Матка

Беля стала часто покидать долину, уезжала на две-три недели, всегда без предупреждения, без объяснений. Старатели и прежде замечали, что она жила далеко не только в своей сторожке, а теперь поняли, что во многом именно необходимость постоянно муштровать и контролировать подопечных приковывала ее к месту. Первый же ее длительный отъезд доказал, что бдительность в отношении старателей была совершенно справедлива: несколько дней спустя после исчезновения Бели возникли идеи отказаться от ее дальнейшей помощи, забрать оружие, которое найдется в сторожке, и сбежать. Зачинщики этой самоубийственной затеи, которую Беля, вероятнее всего, никогда бы не простила и нашла способ наказать, рассуждали, что уже многому научились, что Беля держит людей в зависимости и повиновении по субъективным причинам, которые трудно понять, но скорее всего — из сумасбродства, в то время как единственно правильным решением является истребление габбро с оружием в руках. Впоследствии, когда эти наивные идеи, не отражавшие ничего, кроме тщеславия и самонадеянности, забылись и все старатели прошли полноценное обучение обращению с дистантным оружием, самим несостоявшимся заговорщикам стало ясно, что даже если бы удалось разобраться в принципе действия белого света, дезертиры погибли бы гораздо быстрее, чем погибли самые первые, безоружные и совершенно неосведомленные о габбро жертвы. Однако тогда, на заре новой жизни людей, подобные бредовые проекты вызвали нешуточные дискуссии и сомнения. Наконец наиболее последовательные из старателей заявили, что Беля никому не навязывает своей воли, наоборот — они сами к ней напросились, и подчиняются не потому, что вынуждены, а потому, что считают ее руководство подходящим. Постепенно консервативные настроения возобладали, и в последующие отъезды Бели добровольное повиновение и верность взятым на себя обязательствам превратились в правило, а домыслы относительно субъективных мотивов Бели утратили интерес.

В тоже время под влиянием прошедших событий нечто в глубинном отношении старателей к миру неуловимо изменилось. Вероника, бывало, видела, что Комендаров смотрит на растения так, словно ждет, чтобы они заговорили с ним. Вообще Комендаров, несмотря на свой угрюмый характер, оказался страстным садоводом и еще в самом начале сельскохозяйственного освоения долины неожиданно для всех предложил:

— А давайте еще смородину посадим… а чего? — заявил он, перехватив недоуменные взгляды. — Тебе, насколько я понимаю, все равно, что выращивать, — адресовался он к Беле, — а я всю жизнь хотел, чтобы у меня дача… и смородина… кустов пять-шесть, — уточнил он.

— Куда тебе столько? — фыркнул Ладшев.

— Не съем, так понадкусываю, — хладнокровно отозвался Комендаров.

— Из нее еще бусы можно плести, — подсказала двенадцатилетняя сирота Лянка.

— Хорошо, — усмехнулась Беля, — специально для господина Комендарова отведем несколько квадратных метров под смородину. С тебя ведро ягод, — сообщила она Комендарову, впервые обнаружив, что знает кого-то из старателей по имени, — в порядке взятки за лоббирование.

— И тюльпаны, — быстро сказал Комендаров и, достав из кармана куртки бумажную упаковку, помахал ею над головой. — Я еще в бывшем Ставрополе в развалинах универсама пакет рассады прихватил. Подумал, вдруг понадобится?

— Мародер, — диагностировала Вероника.

— Ты бы лучше маку посадил, — шепотом посоветовал Себринг.

— С тебя ведро смородины и ведро тюльпанов, — снисходительно согласилась Беля.

Комендаров посадил свою смородину и любил возиться на делянке, а на вопрос Вероники о причинах задумчивости ответил не вполне определенно:

— Да все пытаюсь понять, как это, в самом деле, чтобы из семечка… то есть, наверное, можно повлиять? Вот, например, когда нужно пересаживать… было бы здорово, если бы он сам вылез и перешел на нужное место, а?