Матрица жизни на Земле

Я записал этот вопрос на салфетке и сунул ее в карман. Я понимал, что вскоре должно родиться что-то очень интересное. Но для этого нужно было более внимательно изучить тибетскую литературу. Я чувствовал, что она должна подсказать.

Я расплатился, дав официантке хорошие чаевые. Вышел на улицу и снова пошел по Сретенке. Я шел, как и тогда, в 1987 году, к Инге Владимировне Хохловой.

Инга Владимировна Хохлова

Как и тогда, в 1987 году, Инга Владимировна открыла дверь. А поскольку в голове до сих пор сидели воспоминания 1987 года, я, несмотря на то что бываю у нее очень часто, отметил, что с 1987 года она почти не изменилась. Законсервировалась как бы.

– Привет! – сказал я.

– Привет! – ответила она.

Я стал снимать плащ и обувь.

– Ты в туалет не хочешь что ли? – со смехом спросила Инга Владимировна, зная мою особенность с ходу идти в туалет, как только я прихожу к ней.

– Да нет, – тоже засмеялся я. – Ты знаешь, где я был сейчас?

– Где?

– Помнишь 1987 год, когда мы легализовали «Аллоплант»? Помнишь, я рассказывал, как я на последние гроши ходил в «Шашлычную» на Сретенке отметить это? Вот именно там я и был сейчас. Помнишь?

– Припоминаю что-то… А сейчас что отмечал?

– О, Инга! Очень серьезную вещь отмечал. Сейчас расскажу.

– Кушать будешь?

– Я ведь только из ресторана! А вот чай попью. Уж больно плохим он был в ресторане, – ответил я.

Инга Владимировна Хохлова

С этой женщиной я познакомился как глазной хирург. У ее сына катастрофически падало зрение. Я сделал ему очень сложные операции, падение зрения остановилось и зрение держится до сих пор на высоком уровне.

Инга Владимировна предложила мне останавливаться в Москве у нее. Я сделал это пару раз, но почувствовал себя неудобно: мне выделяли целую комнату, стелили белые простыни и вкусно кормили. Короче говоря, нахлебником я себя чувствовал. Поэтому я, заглянув к ней и попив чая, уходил привычно ночевать на… Центральный Аэровокзал, делая вид, что мне есть где переночевать.

Но постепенно я стал привыкать к этому дому. Уж очень просто и душевно было у нее. Уютно как-то, аж уходить не хотелось! Я тянул, тянул, сидя у нее до глубокой ночи, а потом как бы соглашался, что идти куда-либо (на Центральный Аэровокзал, кстати!) уже поздно и… что, будто бы, те люди, которые якобы меня ждут, обойдутся и без меня.

По-моему, Инга Владимировна понимала все это, но, будучи очень культурной женщиной, не докучала уговорами, а просто создавала ту атмосферу, когда ты себя чувствуешь человеком, а не закомплексованным нахлебником. А в тот вечер 1987 года я вообще нагло попросился переночевать у нее, – уж больно хотелось чувствовать себя человеком.

Вскоре получилось так, что ее квартира на углу Сретенки и Пушкарева переулка стала моим вторым домом. У меня появилось аж свое полотенце, и я стал приезжать сюда как домой. Даже в те годы, когда я был народным депутатом РСФСР (1990–1993 годы) и нам, депутатам, бесплатно представлялись отдельные номера в гостинице «Россия», я все равно жил у Инги Владимировны и пешком от нее ходил в Кремль. Не жилось как-то в гостинице «Россия», в дом к Инге Владимировне тянуло.

А через некоторое время квартира Инги Владимировны вообще превратилась в штаб Всероссийского центра глазной и пластической хирургии, куда ко мне приходили разные люди, и мы там устраивали целые совещания. А сколько своих больных я пересмотрел у нее на квартире! А во сколько стран я уезжал отсюда! А каким количеством звонков докучали ей!

Сретенка

Да и сейчас, когда наш глазной центр снимает в Москве хорошую квартиру, я редко ночую там, – я все равно иду в дом Инги Владимировны.

И нередко мы – друзья-ученые, сидя в Уфе в роскошном здании Всероссийского центра глазной и пластической хирургии, тепло вспоминаем Ингу Владимировну Хохлову. Ведь не будь ее доброты и того, что мы ее квартиру на Сретенке превратили в самый натуральный штаб, может быть, и не удалось бы создать в Уфе Всероссийский центр.

Скажу еще, что через Ингу Владимировну – коренную москвичку, я как-то полюбил москвичей. Хорошие они люди, оказывается!

Я также полюбил Сретенку с ее бесчисленными переулками. И когда я иду по Сретенке, я нередко напеваю одну из песен Юрия Визбора:

Видел я суету и простор
Речь чужих побережий я слышал
Я вплываю в свой Сретенский двор
Словно в порт, из которого вышел
Но пусты мои трюмы, в пыли
Лишь надежды – и тех на копейку
Ах, вернуть бы мне те корабли
С парусами в косую линейку
Ах, вернуть бы мне те корабли
С парусами в косую линейку…

А в тот вечер, когда я пришел сюда после встречи с Петром Гаряевым и Георгием Тертышным, я услышал родной голос Инги Владимировны: