Maxximum Exxtremum

Отсек для перевозки задержанных, как вы знаете, очень маленький, а Санич, Рома и Паша (второе его прозвище Биг-Фут) очень большие, поэтому меня, как ни пихали к ним, так и не запихнули, и пришлось мне ехать в кабине — как белому человеку — я, как продажная тварь, сидел вольготно, один на всём заднем сиденье, общаясь с сотрудниками, покуривая в окошко, помахивая камерам ручкой — бывшие мои сотоварищи выли от неудобства, стучали в решётку, орали: «Ну, Шепелёв, ну сука, мажор!» — на толчках им стало совсем тяжело… Менты остановились, открыли задник и пообещали, если услышат ещё хоть слово, иссодить дубинками.

Привезли в РОВД, сгрузили в коридор. Самое противное, что менты никогда ничего не объясняют, а граждане своих прав не знают — знают только одно: если уж попал, то лучше молчать и терпеть. Реплики из кабинетов слышались странные, недоумённые — сто лет наверно тут не было политических! Вызывали по одному записать кто таков. Тут же спрашивали — вежливо-обыденно друг у друга и с большим гонором-наездом у нас — кто такой Лимонов. Мы все отвечали писатель, а они говорили «фашист» и даже «предатель». Тут же началось: Ну чего вам, блядь, не хватает?! Свободу им дали! Люди за вас воевали, кровь проливали, а вы… Ты знаешь, кто такой был Котовский?!

- А ты?!

— Блять, совсем ахуели, зажрались! Ты в армии служил? А ты?

Однако это были только цветочки. Тут пришёл некий следователь — Алёша назвал его какой-то фамилией из сериала «Менты» или «Бригада» и все удохли — сильно пьяный. Он задавал те же вопросы, но в силу своего состояния и природной склонности — в более категорической форме. Особенно невзлюбил Долгова.

— Сколько лет?

— Двадцать семь.

— Учишься, работаешь?

— Не работаю.

— В армии служил?

— Нет.

«У меня пять боевых вылетов! — орал г-н звезда экрана. — Пока ты тут ходил хуй дрочил, я, блядь, в Афгане хуярил! За ваше светлое будущее, за ебучий Советский Союз! Убивать вас надо — таких как вы долбоёбов и пидарасов! — вместе с Лимоновым вашим! Душить и вешать!»

Мы слышали всё это даже в коридоре. Ощущение от его речей было такое, что он едва сдерживается и вот-вот не выдержит и накинется на бедного Алёшу. Оказалось, что мы мыслим в правильном направлении. Далее последовало:

— Жаль что нельзя — жалеют вас! Но въебать я тебе въебу! Пошли в сортир — один на один — вот и покажи свои убеждения! Я тебя, блядь, щенка, сразу обучу! Пошли!

Алёша лепетал что-то о толерантности и парламентаризме, но никто не собирался вникать. Он схватил его и вытащил в коридор.

— Ну что, пойдёшь? — он теребил его за шиворот, нагло ухмыляясь — казалось, едва удерживаясь от припадка истерического смеха.

Алёша галантно отказался.

— Кто?!! — развязно обратился он к нам.

Все молчали. В голове было одно слово — «отпиздиют».

— Ну ты, здоровый! — обратился он к Биг-Футу.

Паша, в модных очках и с бородкой — ни дать ни взять западный интеллектуал — улыбнулся и так же вежливо отказался.

— Зассали! — обрадовался сотрудник и стал более настойчиво приглашать нас в сортир, уж было подхватив под руку Долгова и потащив его. Вышли из кабинета и сказали, что хватит баловаться, некогда — надо ещё брать отпечатки, фоткать и на камеру снимать.

Они как-то уяснили, что организаторы я и Гроб. Мы и не отпирались.

— Чё вам надо?! Кто вас научил?! Кто такой Лимонов?!

Я проговорил что-то туманное о Летовской революции творцов, художников, поэтов, революции солнечных сил… Не восприняли они и язык геббельсовской пропаганды — ещё более туманное «объединение нации вокруг идеалов национальной революции» Тогда я в корень опростился и залепетал о социальной справедливости и счастье простого народа, о том, что в книгах пишут правду о произволе властей (тоже мне Чернышевский), но они и этого не поняли. Признаться, я и сам плохо знаком с идеологической платформой партии — книг читать не довелось, а у сочувствующих, у кого ни спросишь — никто не может внятно изложить. Максим Рыжкин начал объяснить весьма популярно и наглядно: «Вот это вот, допустим, Ленин, — мы выпивали у него на кухне самогон, и он как раз доставал из банки огурцы и выкладывал их на тарелку, — вот это вот Николай II, вот это Пётр I, вот это Дзержинский — ты их всех должен уважать…» — мы запили этот простой урок парочкой стаканчиков, и когда я «откусил от Ленина», чуть не передрались…

— Чё он написал?! — вытаращив глаза, орал мент.

— Читать надо, — сказал я.

— Дерзить, блядь!? — вскочил из-за стола в порыве ко мне.

Я отступил, пытаясь сохранять хладнокровие и на всякий случай присматривая что-нибудь на столе сбоку.

— Хватит, Петрович, хорош, — подсказали сбоку.

— В армии служил?

— Не-а.

Позвали Гроба.

— Чем занимаетесь? — услышали мы в коридоре.

— Бренчать, дренчать и хуйню собирать! — переозвучил я его ответ строчкой из Летова, и мы все удохли.

— Вы чё там уссываетесь?! — орали оттуда, — плакать надо! Щас мы вас охуярим!

<…>

Окончание 6.

Все погнали чуть ли не бегом в «Спутник», чтобы успеть там посмотреть про себя в новостях и отметить…