Мажарин

— А я ненавижу твою фамилию, терпеть ее не могу, она меня с самого начала бесила. Давай поменяем?

— Если только на Мажарину, — осторожно сказала Марина.

— Только на Мажарину.

— Тогда давай поменяем. Мажарин — моя любовь. Теперь я тоже Мажарина.

Глава 20

Полночи просидели на этой лавочке — не могли друг от друга оторваться. От лавочки — тоже.

Признавались в любви, в чувствах. Разговаривали.

Марине казалось, что они с Мажариным сбежавшие из дома подростки, которые, вырвавшись на свободу, добрались до тайного места, где их никто не сможет найти. С наступлением утра, вероятно, это волшебное ощущение рассеется, но пока в каждой тени виделось что-то мистическое, в каждом звуке слышалось что-то особенное. И это «что-то» заставляло сердце биться чаще, а душу трепетать от странного предвкушения.

Семь лет назад у Маринки так и было. От своей убогой грязной реальности она сбегала к Мажарину — в свой придуманный рай. Сначала на час-два. У нее появилось свое тайное место. Там она чувствовала себя любимой, желанной. Там она тонула в душных мажаринских объятиях. Там она временно меняла свою горечь на приторное удовольствие.

Чувства были настоящие — любила она Серёжу, — а рай придуманный. Попытка попробовать счастье на вкус чуть не сгубила обоих. Потому что за тонкими границами придуманного рая ждал Харин.

Об абсолютно безоблачном небе над головой Марина теперь уже и не мечтала, но, может быть, именно сегодняшний день станет новой точкой отсчета, станет тем моментом, когда напряжение пойдет на убыль, и они с Мажариным снова вернут свой «рай».

Вернувшись домой, они занимались любовью, потом вместе мылись в душе. Все по привычному и приятному сценарию. Стэльмах окончательно опьянела — от впечатлений, от нахлынувших эмоций. От невероятного душевного облегчения, которое принесла встреча с бабой Шурой.

— Серёжа, только давай обручальные кольца будут без бриллиантов, — забираясь в постель, попросила она.

После теплого душа студеный воздух, идущий из распахнутого окна, подернул кожу мурашками. Но закрывать окно не стала. Холода не боялась.

Почему-то все привыкли ассоциировать холод непременно с одиночеством, но это не всегда так. Холод сближает. Заставляет жаться друг к другу в поисках тепла.

На свои слова она услышала сначала раскатистый смех из ванной, потом почувствовала прохладные руки на своем голом теле, горячие губы — на спине. Сергей улегся рядом. Марина, повернувшись на бок, прижалась к его крепкому телу — вдохнула тепло, и в прохладе комнаты оно ощутилось еще острое.

— Почему? — усмехнулся он. — Помнится, ты была к ним весьма неравнодушна.

— Я и сейчас к ним неравнодушна, — подтвердила со смешком. — У меня же рефлекс. Я сразу брюлики в банковскую ячейку утащу.

Мажарин снова рассмеялся, но тише. Будто боялся собственным смехом потревожить в себе угасшие воспоминания. Память, что вода. Даже самый мелкий камешек — круги. Вспомнился тот далекий вечер на лавочке после дня рождения Арсюши. Маринка небрежно сняла с себя все побрякушки, он убрал их в карман пиджака и забыл о них на семь лет, а вернув, узнал, что все подделка. И жизнь его оказалась такой же подделкой, и чувства, которые к Маринке на тот момент испытывал. Семь лет обмана.

Что-то занемело сразу в левой стороне груди от этих мыслей — отогнал их от себя.

— Поэтому и говорю: давай без бриллиантов, а то вдруг забудусь, — не уставала веселиться Марина.

— Главное, не продавай. Обручальное кольцо все-таки.

— Ничего не могу обещать. Вдруг я решу сбежать от тебя, и мне срочно понадобятся деньги.

— Мариша, это невозможно. Пойми, не везет тебе в смерти.

— Точно! Били-били — не убили. Зато в любви еще как везет. Свалился, блин, на мою голову.

— Это кто еще на кого свалился. Только начну вести приличный образ жизни, Стэльмах появляется и начинает юбку передо мной задирать.

Марина захохотала. Громкий смех резанул, оглушил, но Сергей не попытался утихомирить любимую. Когда она смеялась, он не просил ее быть тише. Никогда не просил — она должна смеяться.

Его Мариша должна хохотать. Высмеивать их горе, боль, обиды и кощунственно танцевать на надгробной плите кровавого прошлого, которое они похоронили. Вся боль еще не ушла окончательно, но уже перестала иметь над ними всецелую власть и перестала управлять их действиями.

Марина должна смеяться громко, чтобы перекричать призраков прошлого и прекратить сомневаться, что имеет право на счастье. Иначе ее сомнения отнимут счастье у него.

Темный потолок вдруг посветлел. Это внизу у подъезда проехала машина, и свет фар, попав в окно, на миг развеял полумрак, царящий в спальне.

Подождав, пока в комнату снова вернется таинственная темнота, Стэльмах приподнялась на локте и посмотрела Мажарину в лицо.

— Серёж, скажи, а ты любил кого-нибудь после меня?

— Чего? — с насмешкой переспросил он.

— Любил ты кого-нибудь еще? Ну были же у тебя бабы! Были же!

— Не было.

— Врешь.

— Не было.

— Врешь! Скажи! Я просто спрашиваю. Ругаться не буду. Мне интересно.

— Угу, — хмыкнул Мажарин, — сначала тебе просто интересно, а потом мне так же очень просто наступит п*здец.