Мажарин

— Как трогательно, — демонически улыбнулся. — Такие переживания из-за того, кого даже не знаешь? Только раз, говоришь, с ним была? По-моему, ты снова мне врешь. — Присел перед ней на корточки и его жуткие глаза оказались прям напротив ее глаз. — Ты волнуешься, — почти прошипел. Как змея. — С чего бы это? Какой же у тебя повод так волноваться?

— У меня нет повода волноваться.

— У тебя дрожат руки.

— Это от холода. Дома сегодня прохладно. — Сжала кулаки, до крови впиваясь ногтями в ладони. — Возьми меня, — упрямо и равнодушно повторила, выдерживая в голосе одну интонацию. — Я не буду больше перечить.

Делай со мной все, что хочешь.

— Я и так делаю с тобой все, что хочу.

Чистая правда. Он и так делал с ней все, что хотел. Поэтому ей за Мажарина даже отдать нечего. Нечем его выкупить. Нет у нее ничего. Ничего не осталось. И денег не предложишь, даже если были бы. У него этих дерьмовых денег полно.

Поэтому живет за все безнаказанно.

— Я откажусь от всего. И от него. Только не трогай.

— А вдруг ты снова будешь меня обманывать? Снова будешь к нему бегать?

— Не буду.

— Мне кажется, ты снова мне лжешь. Как я могу тебе верить?

— Я не вру.

— Что мы ему скажем? Он должен понять, что чужое брать нельзя. Или я накажу его по-другому.

— Что хочешь, — без эмоций отозвалась Марина, снова глядя в пол.

— Придумай сама. — Звякнул ринговкой.

— Я не знаю. Ничего не приходит в голову.

Харин быстро поднялся на ноги. Марина вздрогнула от его резкого неожиданного движения.

Шагнув к Егору, он забрал у него стакан с виски.

Вернулся, поднял ее лицо и заставил выпить спиртное, практически насильно влив в рот.

— Это тебе для храбрости.

Неразбавленный виски обжег рот и глотку, вызвав удушливый приступ тошноты.

Рвота подступила к горлу, и Марина сглотнула ее, стараясь дышать чаще. Не хотела плакать, но удержаться оказалось невозможным, и горячие слезы залили лицо.

— Очень трогательно, очень. Я прям не могу на это смотреть, — издевался ублюдок, глядя, как девушка заходится в беззвучных рыданиях. — Неужели, пока меня не было, наша девочка влюбилась? Правда? Не придумала?

Тогда я накажу его с тройным удовольствием, — пообещал с ледяной злобой.

— Нет, — прошептала она. — Не надо. Не трогай его. Скажи, что он ничего для меня не значит… — начала, обхватив себя руками и сгибаясь.

Каждым словом будто сама себя резала. С каждым словом будто кусок от себя отрывала.

Выпускала себе внутренности. Сама. — Скажи, что он… — заплакала, не в силах продолжать и жалея, что, когда упала и ударилась челюстью, язык себе не откусила. Тогда бы не пришлось говорить этих чудовищных слов. — Скажи, что он для меня… мусор… что я с ним никогда не буду… я с ним просто поиграла… развлекалась я, скажи…

— Как думаешь, он поверит в это?

Ее все гнуло и гнуло. Словно сверху на плечи плиту бетонную положили. Не выдерживая этой тяжести, Марина оперлась на дрожащие руки.

— Скажи ему, что, красив он, как бог, а живет в дерьме… не сыграла его ставочка… он поймет и поверит… — После этих слов все внутри замерзло, закаменело. Даже слезы перестали литься из глаз. Все тело заломило, и в голову ударила тупая боль.

Если до этого момента еще оставался хоть какой-то шанс, хоть один на миллион, что у них с Сережей что-то получится, то теперь ничего не осталось. Теперь все убито. Уничтожено. Растоптано. Ничего. Никогда. Не получится.

После того, как Веня ее накажет, окончательно растерзав, она станет ему больше не интересна. Наконец-то будет у нее свобода. Такая желанная и долгожданная. Только вот не хотела, чтобы за ее свободу расплачивался Мажарин.

Не такой ценой. Такой ценой свобода не нужна. Без него теперь ничего не нужно. И жизнь не нужна.

Похолодев внутри, Марина выпрямилась. Разум вдруг стал кристально чистым, как перед смертью. Спокойным. Без мыслей, без надежд. Все правильно. Мечтатели не выживают. А она, идиотка, даже помечтать успела. Но ее быстро с небес на землю спустили. Она теперь к земле близко-близко, на коленях. Пылью теперь дышит, не воздухом.

— А ведь ты, Веня, сейчас меня снова насилуешь. Только не тело, а душу. Ты душу мою трахаешь, да? Ты, сука, издеваешься надо мной. Тело мое тебе не интересно уже, а вот до души ты никогда не добирался. А сейчас поймал.

Поймал меня, да? — улыбнулась некрасивой болезненной улыбкой, чувствуя ко всему ледяное равнодушие. Будто это все уже не с ней происходило.

Будто она сторонний наблюдатель.

Поймал. Добрался до единственного святого и светлого в ее жизни — до любви.

Наизнанку вывернул и дерьма набросал. Осквернил, замарал так, что не очиститься. Ни за что и никогда.

— Какая ты страстная в своих переживаниях, какая чувственная. Никогда тебя такой не видел.

— Ломал, ломал не доломал? За что ты нас казнить собрался, урод? За счастье? Ты кто такой? — рассмеялась.

— Прекрати, дура, — еле слышно сказал Егор, видя, как загорелое лицо Харина побагровело от злости.

Маринка, предавшись больному азарту, снова дико рассмеялась. Откуда-то в голосе вдруг сила появилась, и он странно зазвенел, зарезонировал, когда она снова заговорила: