«Все у нас отняли. Ничего не осталось. Семь лет отняли. Вырвали из жизни. Ничего не осталось!»
— С абрикосовым вареньем мы ели блины! с абрикосовым, Мажарин! я хочу тебя…помнишь? сильно, глубоко… помнишь? Сережа, прекрати… нет, не так… Мажарин, закрой рот…
— Кайфа хочу… много… прям много? всю… Мариша моя… только я буду тебя трахать… только я буду с тобой спать… только я… Сереженька, мой дорогой, мне так хорошо, очень хорошо… спасибо, милый… я очень хочу, чтобы тебе было хорошо…
— Мариша моя… только я… — шептал вслух. — Моя Мариша… моя-моя-моя…
И снова перед глазами фото, услужливо памятью подкинутое. Так четко, как никогда.
Мариша. Голая на постели. Чуть повернувшись и прикрывая глаза тыльной стороной ладони.
Смеется и радуется.
Мариша, да. Голая, да.
Прикрыл глаза, чтобы ненавистный кадр всплыл еще четче. Повторил губами
Маринкину непринужденную улыбку и такую, что на фото.
Приподнял верхнюю губу.
Холодок по спине.
Не улыбка это, не смех. Хотя похоже. Оскал болезненный. Не улыбалась она — от боли скалилась.
Поднял руку к лицу, повторяя ее жест. Потом скрестил две руки.
Не просто прикрывала она глаза — защищалась. Ладони наружу выворачивают, когда защищаются. Все. Всегда. Лежала, не чуть отвернувшись — отворачиваясь. Не смеялась она, не радовалась — плакала.
Вздохнул глубоко, что легкие заломило. Посмотрел на Маришу спящую. Голова раскалывалась, все тело горело.
И только желудок полный льда. По самую глотку…
Глава 15
Утром Сергей отвез Марину домой. Они почти не разговаривали. И не потому, что сказать было нечего. Оба словно внутренне застыли, переваривая болезненный разговор и все произошедшее. Только смотрели друг на друга. Будто прозрели и новыми глазами увидели.
Марина ничего не спрашивала: что им делать дальше, приедет ли он к ней вечером.
Мажарин словно стеной отгородился, уйдя глубоко в свои мысли, и это немного пугало. До этого близко не подпускал, а сейчас еще спокойнее стал, холоднее.
Холодный был, но не равнодушный: за всеми ее движениями следил, за мимолетными взглядами, каждое оброненное слово ловил, кажется, к вздоху даже прислушивался. А Марину тоска начала жрать. Так хотелось тепла от него.
Того, что у них раньше было. Только как его теперь разжечь? Где искру взять?
Всю дорогу вспоминала, не сказала ли вчера того, чего говорить не стоило, не ляпнула ли чего запретного в своей агонии. В любви призналась…
Ну и ладно. Пусть знает, что дорог. Что ей тоже было что терять, вернее, что все она тогда потеряла. И боль ее тоже еще не прошла: за его страдания она до сих пор своей болью расплачивается.
— Смотри, что у меня есть, — сказал Сергей, остановив машину у подъезда.
Сунув руку в карман пиджака, он что-то вытащил оттуда. Марина некоторое время недоуменно смотрела на серьги, браслет и кольцо, лежавшие на раскрытой ладони. Потом рассмеялась, узнав в них свои украшения и вспомнив, при каких обстоятельствах они у него остались.
— Боже, зачем ты их хранил?
— Сам не знаю. Забыл про них, так и остались в кармане того пиджака. Позже нашел.
Гораздо позже.
Забрав свои побрякушки, она небрежно сунула их в сумочку и снова улыбнулась.
Будто несмело. Будто смущаясь. Но не воспоминаний смущаясь — собственной улыбки.
Сергей смотрел изучающе, пристально напрягаясь и стараясь отыскать в ее глазах знакомое выражение.
— Да-да, я помню тот секс на лавочке, — ответила на его взгляд. — День рождения был у Арсюши, а подарки всю ночь Мажарин получал.
— Угу, лучший мой подарочек — это ты.
— Да уж, — поторопилась выйти из машины, — надо было выбросить, они все равно ничего не стоят.
— Почему не стоят?
— Они не настоящие, это копии. Оригиналы я хранила в банковской ячейке. Так многие делают.
Мажарин дошел с ней до двери подъезда. Марина радовалась каждой лишней минуте, проведенной рядом с ним, но понимала, что ему лучше уйти.
Не показала своего удивления, когда он вошел с ней в лифт. Вознамерился до двери проводить?
Старалась сохранить невозмутимость и когда Сергей, постояв в прихожей, осмотрелся и пошел в ванную. Вроде ничего не забывал у нее, но шел целенаправленно, будто хотел что-то там найти. Или что-то забрать.
Взяв со стеклянной полочки мужской парфюм, он снял крышку и понюхал.
— У меня такой же был. И сейчас есть. Люблю его.
Марина смутилась и не ответила. Сам сейчас все поймет. Уже понял…
Вернув туалетную воду на полочку, Сережа вошел в спальню и оглядел комнату: кровать, зеркальный шкаф во всю стену, мягкий серый ковер на полу, на окнах темные портьеры.
— Ты что-то потерял? — подавленно поинтересовалась Марина, застыв в дверях.
Мажарин заглянул в шкаф и, снова сдвинув дверцы, окинул ее каким-то любопытным взглядом. Подойдя, молча оттеснил в сторону, освобождая себе проход и направляясь на кухню.
— Ты что-то потерял? — резче спросила. Но резкость в голосе была не от раздражения — от большого волнения.
— Угу, потерял. Семь лет не мог найти и вот нашел. — Стукнул пальцем по одному из шкафчиков: — А тут, наверное, кофе?