Мажарин

— Только тебя, — и сам улыбнулся, чему-то порадовавшись.

— Как здорово, хоть и врешь. Но молодец: знаешь, где врать. — Поцеловала его в щеку.

Смачно чмокнула, со вкусом и со звуком. Приподнялась выше на подушке, заерзала на постели. Вся прижалась к нему, закинув ногу на бедро.

Чтобы каждой клеточкой его чувствовать, а не только губами.

— Не вру, — теперь и Мажарин засмеялся, не собираясь, впрочем, ничего доказывать.

Не врал. Все прочие девушки ему даже не нравились. Секс был для него не удовольствием физическим, а доказательством самому себе, что он мужчина. Но каждый раз после этого он к себе же испытывал легкое презрение.

Женщина же должна нравиться. Неважно, сколько ты с ней собираешься провести времени. День, ночь, час… Хоть немного нравиться…

Никогда не был скотиной, равнодушно использующим женщин лишь для плотских утех, но почему-то после Маринки стал таким. Эгоистичным, бездушным. Совершено бесстрастным к их надеждам, попыткам, мотивам, интересам. Он даже не водил их домой — тащил в какую-нибудь гостиницу.

Не любил он никого, кроме нее. Чувства к ней затмили все. Потому и помнил те дни с кристальной ясностью, что испытывал тогда бешеные эмоции. С ней все было на грани. Всегда на десять из десяти, каждая минута — взрыв мозга. Ярко. Нервно. В те дни успел и ревность почувствовать, и страсть. Беспокойство, ярость, нежность, тепло. А когда все разрушилось, осталась только ненависть. Ненавидел ее тихо. Без надрывного крика и обещаний отомстить. Ненавидел надломлено, разочарованно.

До этого не понимал, почему говорят: от ненависти до любви один шаг. Как можно ненавидеть ту, которую когда-то любил? Как можно полюбить ту, которую ненавидишь? Можно. Ненависть, рожденная безысходностью и отчаянием, была неотделима от любви, она привязала его к Маринке навсегда. Его ненависть была не от презрения. Его ненависть была от невыносимой боли.

— Мариш, скажи…

— Что?

— Ты бы уехала тогда без меня, если бы получилось?

— Нет. Не уехала, не смогла. Если бы смогла, то не звала тебя с собой, — ответила

Марина без раздумий, припомнив, что, кажется, говорила ему об этом. Но она ему это еще сто раз повторит, а потом еще сто. И тысячу! Что никуда бы без него не уехала.

Он вздохнул. Провел кончиками пальцев по ее спине и одернул руку.

— Сереж, а как Витя? Как у него дела?

Никогда до этого про Савина не расспрашивала. К слову, не приходилось.

Разговоры замыкались только друг на друге, касаясь самых узких тем.

— Хорошо, — улыбнулся Мажарин. — Витя женился, дочке четыре года.

— Как жену зовут?

— Олеся.

— Олеся? — удивилась Марина. — Та самая?

— Нет, другая. Но тоже Олеся. Та была лебедь белая, а эта сорока.

— Почему?

— Трещит без умолку. Болтливая. Заводная.

— Повезло Витьке.

— И правда повезло. Она у него хорошая. Для жизни.

— Вот вы какие мужики! Гулять так с одними, а жениться — на других! — шутливо возмутилась Маринка.

Мажарин посмеялся и замолчал, но после минутных раздумий решил-таки высказать свою мысль:

— Это ужин в ресторане легко разделить… а вот заботы и проблемы делить — это уже другой разговор. В жизни же не всегда все вкусно и сладко. И настроение бывает хреновое, и на работе косяки, и еще много всего.

— Это точно, — задумчиво согласилась Марина. Ей ли не знать про всякие жизненные проблемы.

Легко любить, когда все красиво. Легко любить человека в ресторане, за вкусным ужином. В дороге, на шикарной машине. В постели, на шелковых простынях. Но любить человека без обертки… Любить его сомнения, его боль, его неуверенность. Любить его недостатки. Любить грубость, злость, любить надоедливых друзей и злых начальников.

— А Нина?

— Нина за Арсюшу вышла.

— За того самого?

— За того самого. Они в Сочи уехали.

— Нинка всегда мечтала жить у моря.

— Вот и живет у моря. Кстати, Витька говорил, они собираются приехать. Точно не знаю когда. Хочешь с ними увидеться?

— Да. Хочу. Я очень хочу всех увидеть, — произнеся это, Марина сама удивилась той простой мысли, что сразу пришла на ум.

Вспышкой зажглось вдруг понимание: их с Мажариным прошлое — не только общая боль, которая до сих пор мешала им свободно дышать, но это еще и радость.

Была же радость, была!

Пусть совсем ненадолго, но ее жизнь стала настоящей, наполненной. Веселье, смех, шутки. Общие друзья. Нужно вспомнить и вернуть все это.

Марина еще долго расспрашивала о Савине. Мажарин, посмеиваясь, рассказывал.

— С Витькой встретимся обязательно, но только позже. После Питера.

— После Питера? — тревожно переспросила.

— Ты же обещала поехать со мной в Питер к родственникам, а обещание надо выполнять.

Неважно, что давала ты его много лет назад.

— Угу, надо… — растерянно вздохнула Стэльмах, чувствуя, как что-то в груди туго сжалось.

— Сначала в Питер, а потом в Хельсинки. Как хотели, будем пить финскую водку и закусывать норвежской селедкой.

— Когда?

— Завтра.

— Завтра? Мажарин, завтра? Уже почти утро, а ты только сейчас мне говоришь, что мы завтра, уже сегодня, едем в Питер?

— Я только что это придумал, поэтому только сейчас и говорю.

— Надо же собраться!

— Соберешься.

— А если я не успею?

— Успеешь.