Меч и ятаган

– Ниже голову, дуралей! – прошипел в сердцах Томас, вторя себе свирепым жестом, но голова юноши по-прежнему торчала над парапетом. Из страха за сына Томас выскочил из укрытия и помчался к ближайшему османскому флажку, помечающему переднюю линию ложементов: если где-то поблизости укрылся стрелок, то пусть он лучше выстрелит в эту бегущую мишень, чем в Ричарда. Бежал Томас не по прямой, а зигзагами. Сердце гулко стучало от напряжения и страха. Незаметно для себя он очутился на бруствере ложемента, куда и упал на четвереньках, с плеском разбрызгав глинистую жижу на дне. Тут же распластался по отвесной боковине, раскинув руки и тяжело переводя дыхание. Огляделся – никого. Он здесь один.

Кое-как уняв дыхание, Томас вынул меч и осторожно тронулся к ответвлению, которое, по логике, должно было выводить в одну из сап. За собой турки оставили немногое: в основном ломаный инвентарь да задубелое от грязи тряпье. Осторожно свернув за угол, Томас по сапе пробрался к одной из батарей, что смолкла три дня назад. Редан[61], исправно молотивший Биргу последние два месяца, поражал своим безмолвием. Более того, в амбразурах из корзин с землей и камнем совсем не просматривалось пушечных жерл.

Постепенно сапа шла вверх и входила в батарею. Здесь в горле першило от густого, с кислинкой, запаха жженого пороха. Кое-где виднелись обугленные остатки лафетов, разбитые бочонки и балясины, что использовались при возведении орудийных платформ. Невдалеке за батареей возвышалось подобие кургана, возле макушки которого рылась свора одичалых собак. Под тонким слоем отрытой земли находилась братская могила, из которой оголодавшие животные вытаскивали для пропитания части мертвых тел.

С центрального возвышения батареи виднелись дымы и на других реданах, по ту сторону бухты, а те, что были нацелены на Биргу и Сенглеа с оконечностей обоих мысов, не подавали признаков жизни. В сердце взметнулась надежда: уж не снимает ли враг осаду? Томас еще раз оглядел окружающие высоты и с хмельной от радости головой сунул меч обратно в ножны. Срочно, бегом, обратно на бастион. До него отсюда с четверть мили – далековато. Может, махнуть напрямик по открытой местности? Нет, лучше все же не рисковать: враг может оставить горстку стрелков, чтобы постреливали для острастки, если защитники вот так смело начнут высовываться за пределы своих укреплений.

По возвращении на бастионе его уже ждал Великий магистр.

– Ну что? – спросил он; на изможденном лице пятнами проступал взволнованный румянец.

– Они ушли, сир. – Томас в полный рост, на виду у вражеских окопов, стал указывать свой маршрут: – Я добрался туда, до той вон батареи. Никого. Унесено все, что можно – и орудия, и припасы, – а остальное пожжено. По эту сторону позиции ими брошены, это я могу сказать с уверенностью.

Ла Валетт кивнул.

– Дозорные на Сент-Анджело также видели, как они снимают пушки с батарей на Шиберрасе.

Ворчливый перекат пушечного выстрела из-за бухты показал, что кое-какие орудия у турок еще действуют (мол, не обольщайтесь). Томас обернулся туда, где за Сент-Эльмо дугой вытягивался полуостров. Понаблюдав за вспышками и дымками выстрелов, он сделал вывод:

– На каждой из батарей, сир, у них осталось не больше чем по одному орудию. В общей сложности набирается штук шесть. Чтобы отвлекать наше внимание и прикрывать отход их армии к кораблям.

– Тогда получается, мы их побили! – радостно воскликнул Ричард, в порыве чувств ткнув одной из перчаток в другую. – Именем всего святого, мы сделали это!

– Торжествовать пока рано, – сказал ла Валетт, задумчиво огладив бороду. – Мустафа-паше, несомненно, известно, что мы в шаге от поражения. Ему надо всего лишь подождать, пока голод или упадок духа подкосят нас, заставив сдаться. На его месте я бы остался здесь и довел дело до конца, поднеся султану плод своей горькой победы. Причина для отхода может быть одна: турки узнали о приближении подмоги. А значит, наконец-то зашевелился дон Гарсия.

Что и говорить, выводы Великого магистра прозвучали весомо.

– Так что нам сейчас делать, сир? – встрепенулся Ричард. – Устроить вылазку и наподдать османам?