Меч Ислама. Псы Господни. Черный лебедь

Дело представили так, будто адмирал, будучи любовником принцессы, замыслил свергнуть регента и взять бразды правления в свои руки. Да и принцессу он якобы соблазнил лишь для того, чтобы осуществить свой коварный замысел. Оба обвинения были так хитро увязаны, что одно возводилось на основании другого.

Юного Тревеньона арестовали вместе с другими придворными принцессы и всеми, кто состоял в близких отношениях с адмиралом, будь то слуги или друзья. А поскольку Тревеньон был придворным принцессы и пользовался доверием адмирала более, чем кто-либо другой, то стал объектом пристального внимания регентского совета. Его то и дело вызывали, учиняли бесконечные – ad nauseam[45] – допросы и дознания с той целью, чтобы обманным путем заставить его оговорить друга, вырвав у него признания о виденном в Хатфилде или тайнах, какие доверял ему друг.

Говаривали, что много лет спустя, когда подобные признания никому уже не могли причинить вреда, лорд Тревеньон признался, что любовь адмирала к юной принцессе была искренней и глубокой и зиждилась отнюдь не на честолюбивых помыслах. Однажды в Хатфилде он застал ее в объятиях адмирала, из чего вполне разумно заключил, что принцесса была к нему неравнодушна. Но тогда, в регентском совете, молодой Тревеньон не припомнил ничего, что могло бы повредить его другу. Он не только упрямо отрицал, что ему известно – прямо или косвенно – об участии Сеймура в каком-либо заговоре, но и, напротив, из его многочисленных заявлений следовало, что обвинение в государственной измене, предъявленное адмиралу, не имеет под собой никаких оснований. Его стойкость не раз приводила членов совета в ярость. Для Тревеньона было откровением, как далеко может завести людей злоба. На одном из допросов сам регент, сорвавшись, предупредил Тревеньона, что его собственная голова не так уж прочно держится на плечах и именно на голову он может укоротить себя нахальными речами и поведением. Злоба, питаемая завистью и страхом, превратила этих людей, почитаемых за самых благородных людей Англии, в низких, презренных и жалких.

Ослепленные ею, они отправили Тревеньона в Тауэр и держали его там до дня казни Сеймура, оказав в ненастное мартовское утро милость, о которой Тревеньон не смел и просить, – его провели в камеру, где сидел осужденный на смерть друг, и позволили попрощаться с ним без свидетелей.

Тревеньону был двадцать один год – в этом возрасте юноша исполнен радости жизни, сама мысль о смерти ему претит, и человек, которому предстоит взойти на эшафот, вызывает у него ужас. Ему была непонятна сдержанность адмирала: ведь и он еще был молод. Адмиралу едва минуло тридцать, он был высок, прекрасно сложен, энергичен и хорош собой. Сеймур встал, приветствуя друга. В те несколько мгновений, что они пробыли наедине, молодой человек не успел вставить и слова. Адмирал с нежностью говорил об их дружбе и, тронутый печалью графа, пытался подбодрить его заверениями, что смерть не так страшна тем, кто не раз смотрел ей в лицо. По его словам, он распрощался с леди Елизаветой в письме, которое писал всю ночь. Лорды из регентского совета запретили ему писать, у него не было пера и чернил, но он соорудил нечто вроде пера из золотого шитья аксельбантов и написал письмо своей кровью. Не понижая голоса, он сообщил Тревеньону, что вложил письмо в подошву сапог и лицо, которому он доверяет, позаботится о его сохранности после казни. При этом на губах у него появилась странная улыбка, лукавая искорка мелькнула в прекрасных глазах, немало озадачив Тревеньона.

Они обнялись на прощанье, и Тревеньон вернулся в свою камеру. Он молился за друга и ломал голову над излишней и весьма неосторожно доверенной ему тайной о прощальном письме. Позднее он все понял.

Адмирал, прекрасно разбиравшийся в людях, сразу сообразил, что отнюдь не из добрых чувств Тревеньону позволили нанести ему прощальный визит. Лорды из регентского совета надеялись, что Сеймур не упустит возможности передать принцессе послание, которое ее скомпрометирует, и поставили у двери шпионов – слушать и доносить. Но Сеймур, разгадав их замысел, воспользовался случаем и сообщил о письме, специально для них предназначенном и выдержанном в таком тоне, что его оглашение восстановило бы репутацию принцессы.

Это было последнее доказательство преданности Сеймура. И хотя письмо так и не было обнародовано, оно, возможно, сыграло свою роль – положило конец гонениям, коим подвергалась принцесса. Ибо та же завистливая злоба, из-за которой пролилась кровь Сеймура, запятнала репутацию принцессы грязными сплетнями о ее связи с адмиралом.

Через несколько месяцев после освобождения Тревеньон решил удалиться от двора, убившего в нем веру в людей, и, прощаясь с принцессой Елизаветой, сообщил ей о письме адмирала. И эта тоненькая девушка шестнадцати лет со вздохом и горькой улыбкой, способной состарить и женщину вдвое старше, повторила, хоть и в ином тоне, уже сказанную ранее уклончивую фразу:

– Он был очень умен и очень неблагоразумен, да упокоит Господь его душу.