Меч Кайгена (ЛП)

— О, — Мисаки забыла, что Эллин могла не только сплетать из света картинки по своей фотографической памяти, но и делать людей невидимыми с определенных углов. — Прошу, не переживай из-за того, что было раньше, — сказала Мисаки. — Не думаю, что тебе стоит стыдиться. Твоя иллюзия была поразительной. Она сдержала их, и я смогла добраться до тебя. И даже когда она потеряла четкость, они растерялись так, что мне было просто закончить работу.

— Ага, — Эллин хмурилась, крутя ленту света пальцами, а потом дав ей исчезнуть. — Об этом я всегда мечтала, как девочка: продержаться достаточно долго, чтобы меня спас настоящий теонит.

— Элл… Белокрылка, все в порядке? — они должны были использовать клички, когда были под прикрытием, на случай, если фоньяка или сондатиги слушали, но было неправильно говорить такое. Эллин фыркнула и оскалилась.

— Ты заметила, — сказала она, — что каждый борец с преступностью моего телосложения — белый. Словно это нужное качество — быть не настоящим, а белым.

— Я это не замечала, — сказала Мисаки.

— Не удивлена. Репортер, который назвал меня Белокрылкой, тот же гад, который решил, что я была помощницей Жар-птицы.

Эллин обычно была крепкой, отпускала резкие замечания о других, но обычно не раскрывала много о себе. События дня, видимо, задел ее глубокую рану. Мисаки не могла остановить такое кровотечение.

Другие четырнадцатилетние литтиги гордились бы, что выжили в бою с теонитами, но Эллин никогда не радовало то, что она могла делать. Хадеанцы не были созданы для физического боя с таджаками и джиджаками. Выживая в каждом бою, Эллин уже потрясала.

— Если тебе нужно благодарить меня, то я отвечу тем же, — отметила Мисаки, надеясь, что это поддержит литтиги. — Ты тоже меня спасла.

— Я хотела быть полезной, — Эллин хмуро смотрела на землю. — Ты была готова биться с ней сама.

Мисаки не знала, что сказать. В ее культуре женщин считали хрупкими. Она все еще привыкала к Карите, где целая раса была более хрупкой, чем теониты. Способности Эллин были такими, о каких многие белые и не мечтали, но у нее были недостатки. Это точно ее раздражало.

— Я думала, твои иллюзии были хорошими…

— Не надо снисхождения, принцесса, — слова звучали не враждебно, как должны были. Эллин звучала печально.

— Я и не делала этого, — наставала Мисаки. — Правда, Эллин, я…

— Белокрылка, Тень, — перебила ее Эллин.

— Точно.

— Оставайся и убедись, что Жар-птица не попадет в беду, да? — она спрыгнула с забора и поправила белый плащ. — Я вернусь и потренируюсь до ужина.

— Где Жар-птица? — спросила Мисаки.

Эллин подняла руку, Мисаки проследила за указывающим пальцем, увидела крышу, откуда было видно переулок, где они бились со стражами Техки. Он стоял на краю здания, бахрому красного пальто трепал ветер.

— Увидимся на уроке завтра, — сказала Эллин и пропала в воздухе, только биение сердца медленно двигалось к ближайшему переулку.

Понимая, что иллюзии Эллин уже не защитят ее от жителей Пантеры, Мисаки поспешила в укрытие другого переулка. Вода собралась у ее рук, и она забралась по бетонной стене к Робину.

Когда она перемахнула край крыши, он все еще был там, стоял у края многоквартирного дома спиной к ней. У Робина в чем-то были сильные чувства, но он плохо ощущал ньяму в общем. Если Мисаки не шумела, он будет стоять, не замечая холодное пятно в форме человека за собой.

Он стоял неподвижно на фоне серого неба, ветер трепал черные волосы и красный плащ за ним. Слои плотной красной ткани пересекались на спине плаща, формируя символ Жар-птицы, созданный Коли.