Меч князя Буй-тура

О том, что иноки Печерской обители пишут погодну летопись о деяниях русских князей, начиная с Рюрика, внука новгородского князя Гостомысла, она знала. И не только знала, но и списки с нее, имевшиеся как у батюшки в Переяславле, так и у супруга в Трубчевске не раз читала. Как и списки с «Поучения» Владимира Мономаха своим сыновьям да «Слово о законе и благодати», писаное митрополитом Ларионом в похвалу Владимиру Крестителю и Ярославу Мудрому. Но одно дело читать, а другое — помнить и приводить в пример.

Так что, наслушавшись сказов супруга, по истечении некоторого времени она сама могла много чудного кому угодно поведать. И ведала, когда гостила у Ярославны или Ростиславны, или когда те к ней погостить прибывали. И Ярославна, и Ростиславовна тоже были большие мастерицы сказы сказывать да песни петь, а не только о бабьих делах — кто замуж вышел, да кто кого родил — лясы-балясы точить.

Правда, такие встречи случались не так уж часто — их супругам-князьям из-за бесконечных походов все было недосуг по гостям разъезжать, хлебосольничать. К тому же большей частью в гости ездили по зимнику, когда, закутавшись в медвежьи шкуры, из возков-дровней носа высунуть на мороз не хотелось. В летнюю пору бывать в гостях хорошо, если позабыть про тряский путь в возках-дрогах на колдобинах, которых на бескрайних дорогах Святой Руси не счесть.

Пока другие князья выясняли: кто какого стола более достоин да кто старше в роду, Всеволод не только крепостицы на порубежье с Половецким Полем построил, но и детинец в Трубчевске обновил, и княжеский терем там отстроил заново. Высокий, светлый, как будто невесомый, парящий над детинцем и градом, но в то же время крепкий и очень надежный, пахнущий свежеструганной сосной и смолистой елью. С древом, пошедшим на строительство, не ужимался — вокруг Трубчевска сплошные леса. И береза, и дуб в них, и ели вековые да сосны, вечнозелеными свечками убегающие в синь небесную, изрядно произрастают.

Но пока он строил, ей с челядью и прочей прислугой пришлось пожить в Курске и стать крестной матерью многим курским детишкам — как из нарочитых горожан, так и из посадского люда. Всем хотелось иметь в крестных саму княгиню. Да и самой было лестно, потому шла в крестные с чистым сердцем и большой охотой, не чуралась. Оттого и стала любима всем курским людом.

Распря из-за владимирского престола кончилась тем, что, в конце концов, после ряда княжеских усобиц и войн, в результате которых рязанский князь Глеб, уже давно владевшей Рязанской, но позарившийся на Суздальскую землю, оказался ослеплен, а вокняжился Михалко Юрьевич. Вокняжился — и учинил в Москве суд над убийцами брата.

Род Кучковичей был изведен под корень: сначала осужденных, начиная с Амбала и Петра Кучковича, вешали за ноги на суках деревьев, затем, изощряясь в меткости, бия о заклад, кто, куда и с какого расстояния попадет, еще живых расстреливали из луков и самострелов.

Но самой лютой была казнь княгини Улиты. Ту, осудив и признав виновной — все послухи и видоки указали на нее, как активного участника заговора против князя Андрея, ее супруга, — живой зашили вместе с кошкой, собакой и петухом в короб и пустили короб на воды Поганого озера. Перепуганные, голодные животные долгое время терзали княгиню, видя в ней вину своему бедственному положению, пока та не испустила дух.

«Не дай, Господи, никому такой смерти, — скорбно качая головами, осеняя себя крестным знаменем, тихо шептали Ефросинья и Агафья, прибывшие в Трубчевск по случаю рождения у нее и Всеволода Святославича первенца, нареченного в честь деда Святославом. — Не дай, Господи! Спаси и сохрани, спаси и сохрани».

Обе были непраздны и ждали прибавления: улыбчивая Агафья — третьего (после Святослава и Олега, рожденного через год после смерти ее батюшки, великого киевского князя Ростислава Мстиславича), скромная и задумчивая Ефросинья — второго. Обе явно переживали за несчастную, оставленную Господом Улиту.

Сама Ольга в этот год была на седьмом небе от счастья — еще бы, после стольких лет бездетной супружеской жизни родить ребеночка! Да какого: крупненького, румянистого, спокойного — ни крика, ни слез. Проснется, полакает грудного молочка — и снова в сон. Во сне и рос, как в сказке, не по дням, а по часам.

Не скрывал своей радости и Всеволод Святославич, то и дело среди дня, оставив на время всякие дела, прибегавший в ее светелку, чтобы полюбоваться розовым комочком, запеленатым в мягкие чистые ткани и мирно посапывающим в зыбке.

«Богатырь растет, богатырь, — молвит весело, улыбчиво, но тихо. И к ней с объятиями да поцелуями: — Спасибо, княгинюшка, радость моя ненаглядная, за подарочек»!

Даже известия из Новгорода Северского о том, что между Олегом Святославичем, поддержанным Ростиславичами да Ярославом Изяславичем Луцким, и Святославом Всеволодовичем Черниговским произошла вражда, не погасили радости родителя. К тому же распря эта вскоре затихла. Олег Святославич вынужден был возвратить двоюродному брату людей и скот, взятый им в селах под Стародубом, куда он ходил с северской дружиною.