Меч Тристана

Да, да, вот этот самый бородатый громила однажды уже называл его рабом и заставлял целовать сапоги, правда, на плече у него был «стингер», а вокруг стояли другие моджахеды с автоматами и в камуфляжке, и шансов тогда не было никаких, но он не признал себя рабом, даже тогда не признал, и его долго били ногами. А спасло… спасло чудо.

Зала поплыла перед глазами Тристана, и он понял: снова настала пора доказывать, что он не раб, и это важнее всего на свете, а умирать легко — он знает, только не хочет он и не будет умирать. Победить нельзя, смешно еще раз надеяться на чудо, но драться надо. Просто надо драться — и все. Почему же другие не понимают этого?

Тристан сделал два шага вперед, припал на одно колено и обратился к Марку:

— О мой король, если только ты позволишь мне, я готов защитить честь нашей земли и свободу этих юношей и девушек!

Король молча склонил голову.

Невероятной силы вздох прокатился по зале, словно зевнул левиафан, поднявшийся из морской пучины. И сколько же недоумения, восторга и облегчения (главное — облегчения) прозвучало в этом нестройном гуле. Кого он больше ненавидел тогда — Моральта или корнуоллских баронов? Он не смог бы ответить. Но вот собой в тот миг Тристан залюбовался. И чтобы получить максимум удовольствия, подошел к Моральту вплотную, снял тяжелую перчатку со своей левой руки и наотмашь при всем народе хлестнул ирландского хама по лицу. Ради таких секунд не жалко и умереть.

Там, в Чечне, у него не было подобной возможности: за одну лишь попытку дать пощечину полевому командиру духи изрешетили бы его очередями.

— Я принимаю вызов! — прокричал Тристан.

А мудрейший король Марк, прочитавший без ошибки все чувства на лице молодого рыцаря, не стал его отговаривать.

И только женщины Корнуолла плакали навзрыд, провожая Тристана к морю.

* * *

Он приоткрыл глаза, поглядел на солнце из-под полусмеженных век, сделал еще пару глотков и вспомнил нечто уж совсем странное. Вспомнил детство свое. Вот только не его это было детство. Точно знал — не его, а вспомнил как свое. Из книжки так не запоминается, из кино — тоже. Такое пережить надо. Но откуда что взялось, как это может быть? Кто он? Все путалось, все перемешивалось в голове, и только яркие картинки лично пережитого им чужого детства выплывали из розово-золотистого тумана.

ГЛАВА ВТОРАЯ, и самая длинная во всей книге, поскольку в ней нашему герою никак не удается вспомнить что-то особенно важное для него, а потому и автору никак не удается поставить точку

— Мальчик мой, — говорил старый барон Рояль по прозвищу Фортепьян, разглаживая длинные седые усы и прихлебывая эль из большой деревянной кружки. — Хочешь, я расскажу, почему тебя назвали таким необычным именем — Тристан.

— Хочу, — отвечал Тристан, лежа в детской кроватке.

Спать ему совершенно не хотелось, а больше всего на свете мечтал он попробовать эля. Странный запах манил и пугал одновременно, а слова матушки-воспитательницы Брунхильды о том, что детям ни в коем случае эль пить нельзя, подогревали жгучий интерес. Тристан все ждал, когда Рояль отойдет хотя бы на секундочку, а кружку оставит на столе рядом с кроваткой, но Рояль всегда уходил и приходил вместе со своей кружкой. Эль оставался для Тристана просто запахом, и мальчик начинал представлять себе, что от одного-единственного глотка мутновато-желтой жидкости сможет перенестись в далекие края или преисполниться невиданных сил и творить чудеса. Интересно было вот так мечтать. Но и старик Фортепьян интересно рассказывал.

Действительно, почему его назвали Тристаном? И кто еще мог поведать об этом? Ведь ни отца, ни матери своей он никогда не видел.

— Так вот, мальчик мой, — начал Рояль, — уже много лет правит у нас Корнуоллом славный король Марк. А вассал его, король Рыбалинь, владел Лотианом, что на юге Альбы. Доблестным рыцарем был Рыбалинь Лотианский, в молодые годы многие страны объехал, многих врагов победил, за морями бывал и прозвище свое — Кагнинадес — получил, говорят, в Испании. На одном из тамошних наречий означает оно «достойный пример для подражания».