Меч Тристана

И опять посетила Ивана все та же давняя догадка, вернее предположение: что, если исчезающий замок всякий раз образует провал во времени и сейчас через эту трещину они вернулись в свою эпоху? И он проговорил тихо:

— Маша, а вдруг мы уже умерли? Может такое быть, Маша? Это случайно не двадцатый век?

А было вокруг тихо-тихо, насекомые еще не кружили в воздухе над свежими зелеными лугами, и птицы еще не проснулись, только морской прибой еле различимым шелестом нарушал торжественное утреннее безмолвие.

И вдруг — словно крик в больничном покое, словно грохот взрыва в ватном молчании радиостудии — раздался отчетливый, пронзительный, сипловатый сигнал, а за ним нарастающий электрический вой и мерное постукивание железных колес на стыках рельсов.

Где-то за ближайшим лесом от станции отошла электричка.

Иван вскочил и побежал в ту сторону как безумный.

— Ваня, сто-о-о-ой! Нельзя-а-а!

Машин крик был отчаянным, долгим, жутким.

И он вернулся.

— Ты слышала? — спросил задыхаясь. — Мы в двадцатом веке.

— Я слышала, но мы не в двадцатом веке. Ваня. — Она чуть не плакала. — Я это знаю, Ваня.

— Но ведь там станция! Там поезд проехал…

— Нет, Ваня, оглянись.

И он еще раз оглянулся.

Ну конечно, так и есть: тинтайольский замок уже начал проявляться сквозь редеющий розоватый туман.

— Но как же так, Маша? Что это было?

— Ничего, — сказала она как-то потерянно и грустно. — Просто мы с тобой фантастики перечитали, Рея Брэдбери, например. Помнишь, был такой рассказ, как два рыцаря на паровоз нападают.

— Помню, но при чем здесь это? Разве от нас с тобой как-то зависят местные чудеса?

— Возможно.

— А я сомневаюсь, — упорствовал Иван. — По-моему, это все-таки Мырддин для нас инсценировки устраивает.

— Может, и Мырддин, — откликнулась Маша равнодушно. — Пошли домой.

Она так и сказала: домой. Замок Тинтайоль был домом для нее. И Тристан, глубоко вздохнув, спросил:

— По очереди?

— Да нет, чего комедию ломать, сегодня можно хоть под руку.

* * *

Под руку они не пошли, и, наверное, это было правильно. К чему дразнить гусей? Тем более что гусь им навстречу вышел — ого-го! Стражи перед входом не оказалось, зато когда ворота подняли, перед любовникам нос к носу стоял король Марк собственной персоной и без свиты.

— Славное утро, — произнес он с неопределенной интонацией, то ли приветствуя их таким образом, то ли действительно интересуясь мнением Изольды и Тристана относительно погоды.

— Да, просто великолепное утро! — с неумеренным энтузиазмом выпалил Тристан, изо всех сил старясь держаться как ни в чем не бывало.

— Хорошо погуляли?

Двусмысленный вопрос короля прозвучал достаточно невинно, и Тристан небрежно кивнул:

— Ага.

— Значит, не выспались. Изольда, иди ложись, у нас там постелено. Вечером и ночью опять будет сплошная гульба. Хоть утречком отдохни немного. А мы с Тристаном поговорим пока по душам. Ладно? Давненько я не виделся с любимым племянником!

Изольда мирно улыбнулась им обоим, и Тристан перестал нервничать. Прощаясь, он церемонно поцеловал королеве ручку, впрочем, чуточку дольше, чем надо, задержав ее ладонь в своей. Почему-то он был просто не в силах оторвать губы от руки Изольды, почудилось вдруг, что, отпуская любимую, он бросает ее навсегда. Он словно видел, внутренним зрением видел, как эта бледная, тонкая, обессилено повисающая рука увлекает за собою все тело, а потом и мощенную широкими плитами дорогу, и замок, и весь мир, и они падают, падают куда-то в бесконечность…

— Не намиловались, голубки? — раздался рядом голос Марка.

Тристан быстро поднял голову.

Да нет, очередное наваждение. Король стоял, плотно сжав губы, смотрел в другую сторону и пребывал в глубокой задумчивости. А Изольда даже не вздрогнула (значит, не было ничего!), просто еще раз улыбнулась, теперь уже по-королевски надменно, и быстрыми легкими шагами ушла в замок.

— Выйдем за ворота, сын, — сегодня я хочу называть тебя сыном. Не возражаешь?

— Конечно, нет, отец!

— Спасибо, Тристан. Так вот. Я хочу, чтобы ты знал. Я любил тебя всегда. Даже тогда, когда искренне хотел умертвить. А в какой-то момент — было такое время — я любил Изольду сильнее тебя, но теперь опять именно ты дороже мне всех на свете. Хотя и девочку мою златокудрую я обожал и обожаю, я боготворю ее сегодня, она и жена мне, и дочь, и сестра — одновременно. Потому что она — святая. Можно ли ревновать святых? Вот я больше и не ревную ее к тебе, скорее уж тебя к ней.

Он помолчал, оглаживая бороду и глядя мимо Тристана вдаль.