Меч в ножнах из дикой сливы

Вряд ли в столь позднее время кто-то взялся бы следить за принцем, однако Его Высочество оделся как мог неприметно и даже набросил длинный плащ с глубоким капюшоном. Он сидел на скамье молча и неподвижно, но порывисто поднялся навстречу, едва завидев Иши.

– Молодой господин Си! Все ли прошло благополучно?

– Его Высочеству нет нужды волноваться. – Иши с поклоном протянул мешочек. Принц схватил его, на миг соприкоснувшись пальцами с Иши – те ощутимо дрожали – и внезапно коротко склонил голову.

– Ваше Высочество!.. – Иши оторопел.

– Я не смел и надеяться на вашу помощь, молодой господин Си, – сказал принц Чэнь таким тоном, словно и не нарушил только что все правила приличия. – Я обещал оказать вам ответную услугу. Есть ли что-то, что я могу сделать для вас?

– Да, Ваше Высочество, – у Иши было достаточно времени обдумать просьбу, и он не колебался. – Несколько дней назад в городе было найдено тело заклинателя, по виду не принадлежащего ни к одному из кланов и убитого, согласно выводам судебного врача, с помощью шуангоу. Это редкое оружие, и в пределах столицы его можно встретить разве что у телохранителей императорской семьи и знатных сановников. Мое ведомство не может оставить столь загадочную смерть без внимания, и я прошу вас о содействии. Мне нужен перечень всех, у кого телохранители пользуются подобным оружием, а также заверенное вашей печатью разрешение допросить их от имени моего ведомства.

Принц выглядел изрядно удивленным, однако без колебаний кивнул:

– Я понял вас, молодой господин Си. Список и разрешение будут у вас завтра же. Могу ли рассчитывать на то, что итогами расследования вы поделитесь также и со мной?

– Непременно, Ваше Высочество.

«Пути назад нет», – напомнил себе Иши. Отступать уже поздно. Да он и не станет.

Глава 3. Старый сад оживает, темная ночь приносит вести

С тех пор как умерла мать, сад в доме Си изрядно зарос. Сначала братьям просто было не до того, потом Иши просиживал дни и ночи за книгами, а Сяньцзань пропадал в лавке. Ючжэня же к тому времени уже отдали на обучение в монастырь, и некогда тщательно отобранными и лелеемыми госпожой Мэн деревьями занимался лишь приходящий раз в пару месяцев садовник: подрезал чересчур разросшиеся кусты, убирал засохшую траву, осенью сгребал опавшие листья, зимой расчищал дорожки.

Одними из самых ярких детских воспоминаний Ючжэня были прогулки с матерью в саду весной: персик уже отцветал, и нежные лепестки ковром ложились на густую траву, на клумбах золотились поздние камелии, яблоня раскрывала первые робкие бутоны, и казалось, что сад окутан волшебной вуалью. Мать тоже любила вуали, за пределами дома вокруг нее всегда вились и колыхались полупрозрачные шарфы и накидки – маленький Ючжэнь даже долгое время считал, что его мама – садовая фея, которая выходит только днем, а ночью спит в чашечке цветка или в траве у каменной стены. Мама долго смеялась, когда об этом услышала, а потом рассказала сказку о Персиковой долине, где живут счастливые люди, не знающие войн и болезней[92]. «Будь я феей, А-Чжэнь, – говорила мама, – обязательно устроила бы в саду дверцу в эту чудесную долину, чтобы мы все могли жить там и никогда не расставаться».

Счастливы люди, не знающие своего будущего. Ючжэнь часто думал: будь у него пророческий дар, как у легендарных мудрецов, он бы сошел с ума или покончил с собой, не в силах отвести беду от семьи. Поссорился с отцом и покинул дом Шоуцзю, слег и вскоре скончался не переживший этого удара отец, а за ним – и мать, не перенесшая выпавших семье тягот, и Ючжэнь помнил отчетливее уже не ее руки и тихие колыбельные, не длинные отцовские усы, за которые было так весело дергать, не его раскатистый смех, а срывающийся юношеский голос Сяньцзаня, который, пересказав все известные сказки, придумывал новые, чтобы успокоить младшего брата и хоть как-то отвлечься от забот. Золотистую дымку цветения в саду вытеснили золотистые отблески лампы, при свете которой готовился к экзаменам Иши, а Ючжэнь, пугаясь темноты и тишины, – Сяньцзань часто ночевал в лавке и не мог сам уложить его спать, – приходил к нему в учебную комнату, сворачивался клубочком на циновке и засыпал под шелест свитков и книжных страниц или под звуки голоса саньгэ, который шепотом заучивал отрывки из трактатов и стихи. А потом уже были деревянные стены монастыря Тяньбаожэнь; расписанные сценами из древних книг ширмы и зеленые рощи надвинулись, обняли теплом и тишиной, прижались к сердцу голосами птиц и шелком травы, заставив прежнюю жизнь осыпаться персиковыми лепестками, испариться каплями росы.

Ючжэнь почти не бывал дома после начала обучения – чаще братья приезжали его навестить – и теперь стоял на пороге старого сада, вдыхал полной грудью напоенный зеленью воздух – оглушенный, ослепленный обрушившимися воспоминаниями, и сердце колотилось так, что наставник отправил бы его на неделю в глубокую медитацию, усмирять дух.