Меч в ножнах из дикой сливы

Принц Чэнь сдержал слово: список придворных, чьи телохранители используют шуангоу, и разрешение с печатью наследника на допрос были у Иши уже на следующий день, к началу ши Лошади[196]. Список оказался небольшим: всего пятнадцать человек. Удивительным это не было: знать предпочитала более проверенное оружие, да и позволить себе услуги мастеров такого уровня могли не все, даже если допустить, что эти самые мастера снизошли бы до охраны изнеженных господ. Неприятно поражало другое: в списке обнаружился человек, с которым Иши имел сомнительное удовольствие беседовать совсем недавно, – Лю Вэньмин, советник императора и наставник принца. Совпадение? Пусть вероятность этого и велика – должна быть таковой для его же безопасности, – до проверки всех версий нельзя сбрасывать советника со счетов.

Если еще несколько дней назад Иши страдал от вынужденного безделья, то теперь задач у него оказалось по горло. Нужно было продумать беседы со всеми придворными из списка (кроме советника – его Иши решил оставить напоследок), затем поручить писцам составить текст приглашения для беседы и размножить его в необходимом количестве, потом отправить младших служащих с приглашениями на поиски нужных придворных (и малодушно надеяться, что никто из них не откажется участвовать в допросе и ему не придется вновь просить принца о помощи в попытках найти рычаги давления)… Однако вовсе не внушительный перечень дел заставлял Иши снова и снова изучать рабочий стол, скользя бездумным взглядом по своим «четырем сокровищам кабинета»[197]: кистям разной толщины из заячьей шерсти с ручками из сандалового дерева, узорчатым палочкам туши, тушечнице из кристаллического камня со дна реки Инхэ[198] и стопке дорогой бумаги с шелковой нитью. Все – личные вещи Иши, подарки Сяньцзаня после успешной сдачи экзаменов на должность чиновника. Ведомый редким, но сильным приступом нежности и благодарности, Иши сохранил бумагу почти нетронутой – ее листы он брал только для особых случаев, к которым относил и письма к эргэ. Так уж вышло, что теперь именно такое письмо – вернее, необходимость написать его в ответ на весточку от Сяньцзаня – и стало причиной рассеянности молодого служащего.

Письмо от брата пришло еще утром, едва рассвело, но Иши до сих пор не мог собраться с духом и распечатать его. Оправдывался перед самим собой то большой загруженностью делами службы, то нежеланием узнавать новые тревожные вести о семье – пусть сам и договорился держать связь со старшим братом и сообщать ему о ходе расследования. Однако волею Небес его служебные дела были связаны непосредственно с семьей – тело Шоуцзю все еще лежало в камере в окружении талисманов заморозки, – и уже почти в конце ши Петуха[199], когда младшие служащие, выполнив свои основные обязанности и доставив письма придворным, стали расходиться на отдых, Иши наконец решился.

С первого взгляда письмо опасений не внушало. В своей сдержанной, но неизменно сердечной манере Сяньцзань коротко рассказал о личных делах, передал пару новостей от соседей и знакомых, выразил надежду на благополучие службы Иши… И вот тут началось самое интересное.

«Не так давно в нашем доме гостил брат Си Ючжэнь, – писал Сяньцзань, – и его пребывание следует назвать не иначе как особой милостью богов. Ты не узнаешь наш сад, диди, он снова ожил и цветет благодаря доброму сердцу и трудолюбию А-Чжэня. К сожалению, дела не позволили сяоди задержаться надолго, он отправился в путешествие вместе с монахиней из отдаленного монастыря, и я всей душой надеюсь, что он благополучно вернется и принесет мир и покой в нашу семью, немало испытавшую до этого».

Ючжэнь гостил в поместье Си? Привел в порядок сад? Ушел вместе с какой-то монахиней? Их кроткий, нежный Ючжэнь, что покидал монастырь лишь пару раз за год, их Ючжэнь, что и не помышлял о близком общении с женщинами? Возможно ли такое где-то, кроме горячечного бреда?