Меч вакеро

Их исколотая оголенная плоть, омытая от крови монахами, была что мрамор, под бледностью коего ветвились полоски сплющенных вен. Луиса едва не вывернуло: голова майора лежала у его сапог: серая, молчаливая, жуткая. В срубленном взлобье стояла заклекшая бурая каша.

Капитан тужился держаться стойко, но глаза его казались выжженными дырами. Он хрипло кашлянул и раздавил сигару о покрытую шрамами ожогов кирасу. Отойдя в сторону, хватил полную грудь ломкого утреннего воздуха; на миг ему показалось, что его мозг проперчили порохом; малейшая искра — и он взорвется к чертовой матери. Пальцы дернули хлястик подсумка, пошарили початую бутылку; локоть согнулся, губы всосали горлышко и вкус жизни обжег гортань.

У Сыча отвалилась челюсть, он то таращился на трупы, то переводил диковатый взгляд на капитана.

«Что будет? Что будет?»

На Санта-Инез навалилась тишина.

Ветер обдавал собравшихся, как дыхание горна. Лица и руки людей то и дело ощущали уколы песчинок, стегаемых ветром. Индейцы воровато корябали головы, полные песка, что немилосердно чесались.

Огонь текилы опалил желудок, но де Аргуэлло трясло. Заскрежетав зубами, он попытался остудить пламень гнева; однако тот черта с два проходил.

—  Убью! — взвинченно прохрипел он. — Из ада достану, но убью! Аракая, ко мне!

* * *

Сержант еще сипел. Он корчился жирным червем у ног капитана, держась за нос, из которого будто из родника хлестала кровь. Нижняя губа была не краше, она словно побывала в мясорубке.

—  Как допустил, скотина? — пуще наливаясь лютостью, повторил Луис.

—  Помилуй… те… Не могу знать, сеньор де Аргуэлло, — сквозь кашель затравленно хрюкнул коррехидор, еще жутко напуганный, чтобы пошевелиться. — Люди подтвердят… там никого не было, на таких уж мы напоролись… Я хотел…

Сержант заткнулся, свернувшись клубком под умызганным кровавой слякотью сапогом капитана.

—  «Не могу знать», — зашипел сквозь стиснутые зубы Луис, но в ответ услыхал едва слышное: «Убей».

—  Ладно, вставай, падаль, — фыркнул он. — Не то станешь приманкой грифов.

Винсенте напрягся последовать совету, но боль рассыпала свою шрапнель по ребрам. С полным ртом крови он на карачках отполз в сторону.

Чиркнула из ножен сабля. Сын губернатора круто повернулся к толпе и распорол ее взглядом всю разом, заряжая каждого недугом слепоглухонемоты.

Его безумный взор заставил закоченеть кровь в жилах краснокожих, у Симона Бернардино нервно дернулся обрубок уха и запульсировали виски, а по спинам монахов разлетелась льдистая сыпь.

—  Клянусь своим родом, я окорочу эту тварь! — сжатая в кулак капитанская крага пропахала воздух. — Жди, и я устрою тебе фиесту, мальдито!

Последние слова прозвучали веще — приглушенно и особенно зло. Холодная, беспощадная маска, столь свойственная сыновьям губернатора, заняла свое место. Тем не менее голос дрогнул, когда он, отыскав настоятеля взглядом, распорядился:

—  Похороните… и чтоб в лучшем виде… достойно!

Затем, пряча слезы, призывно махнул клинком, повернулся и твердым шагом мстителя направился к коню.

—  Остановись, Луис! Остановись! Довольно жертв! Ради всего святого, остановись, безумец! — возопил Игнасио, но захлебнулся в лающем кашле. Никто даже не взглянул на него. Драгуны загикали и заорали. Хвостатые каски сверкали уже над седлами.

Игнасио понял, что теперь ситуация напрочь вышла из-под контроля, и до утренней мессы прольется немало крови. Боевой клич трубы медным эхом прокатился по глинобитным стенам.

Отец Игнасио при поддержке братьев Оливы и Фарфана продолжал громко взывать к разуму, но ротмистр Бернардино уже нетерпеливо кричал Винсенто Аракае:

—  Открывай ворота!

«О, Святая Дева! — осеняя крестом солдат, подумал настоятель. — Заставить их прислушаться всё равно, что набросить реату на луну!»

Он хрустнул перстами — бесила слепая отвага Луиса, бесила собственная беспомощность; бесило то, что и сам-то он был пропитан страхом, как тряпка водой. Ему вдруг почудилось, ровно стены миссии закорежились под фатальным порывом зла, взялись трещинами и стали обваливаться на него. Сердце сжалось в кулак, по шее за ворот нырнула холодная стежка пота.

—  Ну что, святоша, не охрип еще? — дель Оро буравил монаха глубоко вбитыми раскосыми глазами, глядевшими со скуластой небритой рожи, которая если и способна была вытянуть теплые чувства, так лишь у матери.

Как только падре узрел зловещую ухмылку метиса, он понял: мир для него забалансировал на грани… В такой суматохе да грохоте и выстрела не услыхать!

На беду Аракая никак не мог справиться с запором ворот: уж больно тряслись его руки.

Луна скрылась за аспидным плащом облаков, а лошади подняли такую пыль, что хоть глаз выколи.

—  Прочь с дороги! — голос Игнасио был накален гневом.

В ответ Рамон рыгнул хохотом, будто пальнула крепостная пушка. А затем глянул на падре таким взглядом, словно тот — ничтожнейшее насекомое. При этом в руке волонтера мигнул вороненым боком шестиствольник, а на губах вновь зависла ядовитая ухмылка.

—  Я не люблю ходить в должниках, рясоносник! —шикнул дель Оро. — Молись, я помогу тебе поскорее встретиться с Богом!