Мечта о Просвещении. Рассвет философии Нового времени

Если бы Юм просто хотел избежать преследования, он мог отказаться от своей дипломатии в трудах, которые не публиковал, пока не окажется в безопасности в могиле. Но он этого не сделал. Работы, которые Юм придерживал для посмертного издания, были написаны, как обычно, осмотрительно, даже если в некоторых местах, с его точки зрения, они и заходили слишком далеко, чтобы мир оказался к ним вполне готов. В посмертном эссе о бессмертии души Юм надел свою обычную маску благочестия и заявил читателям, что «на деле Евангелие, и только оно одно, проливает свет на жизнь и бессмертие»[751]. После чего перешел к изъятию любых интеллектуальных свидетельств, которые могли бы говорить в пользу загробной жизни. В другом опубликованном посмертно эссе, о самоубийстве, прежде чем обрушиться на общепринятую идею о том, что самоубийство – преступление против Бога, Юм примирительно отметил: «Божественное провидение… управляет всем»[752]. Юм хотел влиять на возможно большее число читателей и понимал, что лучше всего добиваться этого методами деликатного обольщения. Его труды были построены таким образом, что немногие просвещенные понимали, куда он клонит, а полупросвещенные чувствовали себя достаточно комфортно, чтобы его аргументы могли в конечном итоге опрокинуть их представления. В срывании всех покровов, пусть нередко эфемерных, таился риск отвратить некоторых читателей, шокированных его наглостью, прежде чем их удастся соблазнить. Это соображение относится в равной степени как к посмертным, так и к остальным работам Юма.

Интерпретируя труды Юма о религии, следует принимать во внимание также его жизненные обстоятельства и личные качества. Многие из его близких друзей были умеренными церковниками. Сестра философа, которой он был предан и которая на много лет его пережила, была набожной, как и их мать. Не в характере Юма было оскорблять близких.

Юм показал рукопись своих «Диалогов о естественной религии» нескольким друзьям, и некоторые из них нашли книгу слишком провокационной даже для посмертной публикации. В числе тех, кто считал, что намеки слишком прозрачны и книгу лучше вообще не издавать, был Адам Смит. Юм надеялся, что Смит обеспечит ему хорошую прессу, после того как сам он окажется в подземном мире с Хароном, поэтому постарался заверить его, что это безопасно и «ничто не может быть более осторожно и более искусно написано»[753]. Юм оказался прав. Книга настолько искусно построена, что некоторые читатели до сих пор не могут разглядеть заложенные в ней мысли. Так, в одной из влиятельных работ о дарвинизме сообщается, исходя из «Диалогов», что Юм «уступил»[754] телеологическому аргументу. Такие неправильные прочтения частично возникли из-за неспособности понять, почему деликатный автор XVIII в. не воспользовался смертью как прикрытием, чтобы писать так же дерзко и провокационно, как это делают ученые мужи в XXI в.

«Диалоги» Юма написаны по образцу трактата Цицерона «О природе богов», описывающего спор между эпикурейцем, стоиком и скептиком. Три главных героя в версии Юма – Демей, обладающий, как его характеризует рассказчик, «твердой, непреклонной ортодоксальностью», Филон, склонный к «беспечному скептицизму», и Клеант, предлагающий традиционную форму телеологического аргумента и демонстрирующий тем самым «точный философский склад ума»[755]. Клеант представлен как победитель дебатов: в заключительных словах рассказчик объявляет, что Филон победил Демея, но принципы Клеанта «еще ближе подходят к истине». Юм вложил в уста Филона самые веские аргументы, и именно идеи Филона наиболее близки идеям других работ Юма. Тем не менее Филона нельзя считать Юмом, который наконец-то может сказать, что он думает. Филон подразумевает, что он «здравый верующий христианин»[756], и говорит, что «нет человека, который в душе глубже чувствовал бы религию»[757]. Это никак не назовешь неприукрашенной речью Юма. Филон – больше инструмент Юма, чем его истинное Я. Преимущественно через Филона Юм рассыпает по страницам «Диалогов» порох, начинив им книгу так, чтобы ее аргументы в случае удачи воспламенились в сознании его читателей.

Филон подробно остановился на замечаниях, высказанных эпикурейским представителем Юма в его первом «Исследовании», и полностью исчерпал все значимые выводы, которые можно сделать о Боге из свидетельств природы. То, что осталось от Бога после того, как Филон искусно проделал это, мало чем напоминало Бога. В своих выводах под конец Филон, кажется, признает идею, что мир природы был задуман каким-то интеллектом: