Мечтатель Стрэндж

Так все дружно и увидели то, что случилось дальше. Словно разделили между собой общую галлюцинацию. Только Тион Ниро понимал, что перед ним разворачивалось. Он прибежал на улицу, едва переводя дыхание. Юноша вылетел из лаборатории с куском мезартиума в руке, отчаянно желая найти Стрэнджа и сказать ему… сказать ему что?

Что на металле остались его отпечатки и это может что-то значить?

Что ж, говорить не пришлось. Тело Лазло само знало, что делать.

Он отдался на его волю, как ранее на милость махалата. Некий глубокий закуток его разума взял ситуацию под контроль. Его ладони полностью прижались к мезартиуму, пульсируя от ритма сердец. Металл приятно холодил кожу и казался…

…живым.

Несмотря на царившую вокруг суматоху, шум, дрожь и содрогание под ногами, Лазло ощутил изменение. Будто напев – в том смысле, что те же ощущения возникают в губах, когда вы что-то напеваете. Лазло стал необыкновенно чувствительным к своему телу, его контурам и чертам лица, словно кожа ожила от этих едва различимых вибраций. Сильнее всего они чувствовались в месте соприкосновения ладоней с металлом. Что бы в нем ни пробуждалось – оно пробуждало и мезартиум. Такое впечатление, будто он поглощал его – или же наоборот. Лазло сам становился металлом, а металл становился им. Это новое ощущение, и оно больше, чем прикосновение. Сильнее всего оно чувствовалось в руках, но оно распространялось: пульсация крови, духа и… могущества.

Тион Ниро был прав. Похоже, Лазло Стрэндж не просто какой-то крестьянский сирота из Зосмы.

По его телу пронеслась волна ликования, а с ней раскрылось и новое чувство – растущее, растягивающееся, ищущее, находящее и знающее. Лазло обнаружил систему энергий – ту же непостижимую силу, которая поддерживала цитадель в небе, – и прочувствовал ее целиком. Четыре якоря и непосильный вес, который они на себе держали. Когда один из них вышел из строя, вся хитроумная схема порвалась, износилась. Баланс был нарушен, но Лазло знал – так же четко, как если бы медленно падающий серафим был его телом, – как все вернуть на круги своя.

Дело в крыльях. Им просто нужно сложиться. Просто! Крылья, обширный размах которых кидал тень на весь город! А ему всего-то требовалось сложить их, как дамский веерок.

На самом деле это действительно не составляло труда. Через его плоть зазвучал совершенно новый язык, и, к своему изумлению, Лазло его знал. Стоило ему пожелать – и мезартиум повиновался.

В небе над Плачем ангел сложил свои крылья, и сияние луны со звездами, которые на протяжении пятнадцати лет не подпускались и близко к городу, наконец затопило его своим светом. После столь длительной разлуки он казался ярким как солнечный. Его лучи пробились сквозь апокалиптический дым и пыль, а новый центр тяжести цитадели перестроился под три оставшиеся опоры.

Лазло ощущал все происходящее. Напев опустился в его желудок и лопнул, наполнив юношу новым восприятием – абсолютно новым чувством, созвучным с мезартиумом, поскольку Лазло стал его хозяином. Вернуть равновесие цитадели было так же просто, как найти точку опоры на неровной поверхности. Гигантский серафим с легкостью вернулся в ровное положение – как человек, выпрямившийся после поклона.

Все те минуты, потребовавшиеся, чтобы провернуть этот трюк, Лазло полностью сосредотачивался на цитадели. Он понятия не имел, что творилось вокруг. Та глубокая часть него, которая ощущала энергию, следовала за ней по пятам, и в результате изменился не только ангел. Якорь тоже. Все, кто стоял поодаль и наблюдал, увидели, что его неприступная поверхность начала плавиться и стекать вниз – на землю, чтобы запечатать трещины в разломанном оплоте, – и по улицам, чтобы равномерно распределить свой вес на подорванном фундаменте.

А еще был Разалас.

Лазло не осознавал, что делает. Махалат в его душе преображал монстра как во сне. Его пропорции изменились – с бугристых и зловещих на гибкие и грациозные. Рога сузились и вытянулись, чтобы завернуться спиралью на концах – так же изящно, как чернила в воде. Когда якорь перераспределил свой вес, плавясь и разливаясь по улицам, чудище съехало вниз, даже ближе к поверхности города. И к тому времени, как он остановился, остановилось все – землетрясение, ветер с песком, трансформация позы ангела в небе, – вот что узрели все зрители: Лазло Стрэнджа со склоненной головой, поддерживающего якорь – руки вытянуты, ладони до запястий погружены в жидкий мезартиум, с перевоплотившимся чудищем, нависшим над ним. Это был монстр Скатиса, но сделанный не из кошмаров, а из грации. Представшая картина… вызывала восторг. От нее веяло отчаянием Лазло, с коим он кинулся к якорю, уверенностью в своей гибели и надеждой, как маленький безумный огонек, вспыхнувший в темном-темном месте, когда юноша поднял руки, чтобы подхватить мир. По справедливости, сие зрелище стоило бы запечатлеть в виде памятника из демонического стекла и поставить посреди города, чтобы ознаменовать спасение Плача.

Второе спасение Плача и его нового героя.