Мечтатели

— Ах, молодой человек, молодой человек, нам, дай боже, суметь сохранить хотя бы остатки тех архитектурных памятников, что ещё не совсем уничтожены нашей некультурной и тёмной массой! А вы стремитесь к таким несбыточным проектам. Это же блеф, хулиганство!

— Как ты сказал, бородатое чучело?

Порфирий с кулаками полез на искусствоведа. Спор уже переходил в скандал, но тут на фоне башни откуда-то возник расторопный Сергей Сенькин, наш завклуб.

— Товарищи, — зычно заорал он, взобравшись на стол и стараясь утихомирить разбушевавшуюся студенческую толпу, — внимание! Прибыли дрова. Диспут переносится на завтра. Все — на трудовой субботник!

Подталкивая друг друга, студенты вываливались из дверей на холодный двор. Шли на субботник с охотой, за зиму все намерзлись в нетопленных квартирах.

Весёлая, бодрая музыка сбрасываемых на землю звонких поленьев вызывала в памяти полузабытые ощущения тепла и отдыха, запахи свежего хлеба, подгоревшей каши, крепкого сладкого чая с сахарином.

В самый разгар работы мы увидели в сумерках широкоплечего человека в серой короткой куртке с меховым воротником, в низко надвинутой на глаза кепке. Выйдя из парадного, он одобрительно поглядел на нас, потом озабоченно стал ощупывать свои карманы, полез во внутренние карманы куртки, ничего там не нашел и, махнув рукой, стал что-то записывать на папиросной коробке. Первым узнал его Зазноба.

— Ребята, да это же Владим Владимыч Маяковский!

Я не поверил своим глазам! Маяковский! Тот самый, чьи стихи читал я в станице на концерте. Живой Маяковский! Не может быть…

А он стоял, повесив на сгиб руки толстую палку, и невозмутимо продолжал что-то записывать.

Повариха нашей комсомольской коммуны несла через двор замороженные фиолетовые тушки кроликов, похожих на ободранных кошек.

— Владим Владимыч, приглашаем на ужин, — рявкнул Бульбанюк, кивая на повариху. — Сегодня как раз паёк получили.

— Спасибо, товарищи, — ещё более низким голосом отозвался Маяковский. — Спешу в Росту.

— А не разрешите ли вас проводить?

— Опасаетесь, что меня без мамы нельзя на улицу выпускать?

— Да нет, Владим Владимыч, просто-напросто у нас один парень стихи пишет, и мы хотели бы услышать ваше мнение. — Бульбанюк без всякого стеснения подтолкнул Зазнобу к Маяковскому. — Вот он.

Взглянув на круглые часы, прикреплённые на кожаном ремешке, Маяковский не спеша засунул их в боковой карманчик брюк.

— Четыре минуты. Не теряйте времени.

С поленом в руках Зазноба тут же прочел своё знаменитое стихотворение: «Скачут дни галопом, галопом…»

Мы стояли полукружием, глядя на Маяковского, дивясь его росту и ширине плеч.

— Писать следует лишь о том, что хорошо знаешь, — заметил он, добродушно покосившись на Зазнобу. — А то «мы на скачках с Европой», и «мы — кучера»! На скачках не кучера, а жокеи. Вот она, жизнь, перед вами, — показал Маяковский на работающих ребят, — об этой жизни и пишите!

Мы пошли провожать его всей гурьбой. По дороге Любаша рассказывала, как я читал в станице «Левый марш» с винтовочной стрельбой и как мы брали за вход на концерты продуктами для голодающих детей и красноармейцев. Узнав, что Любаша жила на его родине и даже немного разговаривает по-грузински, Маяковский совсем подобрел и затащил нас в огромную мастерскую Роста, с высоченными потолками, где за длинным столом молодой художник в вязаной шапочке и с зелёным шарфом на шее бегло набрасывал эскизы агитплакатов, а миловидная девушка варила на плите клей.

— Знакомьтесь, — представил нас Маяковский, — мои друзья-вхутемаеовцы. И даже с Кавказа.

Он угостил нас чаем и пригласил запросто захаживать к нему в Росту.

ЗАПИСКА ИЛЬИЧА

— Прилетела, зозулинька!

В летящих облаках морозного пара, с раскалённым морковным лицом, Бульбанюк вваливается в мастерскую.

— Ай да и морозик, будь он неладен, — весело гудит Павло, приплясывая у порога и по-извозчичьи, крест-накрест, хлопая себя замерзшими руками по залубеневшему кожуху. Одним движением широких плеч он не глядя сбрасывает его прямо на пол. — Ну, козаки, кидайтесь вприсядку, добрую работу розшукав!

Прихлебывая посиневшими губами крутой кипяток прямо из котелка, Бульбанюк делится с нами своей удачей. Один художник берет его в помощники. И Костю, как электромонтера. В Большом театре надо оформить огромную географическую карту. Иллюминировать её электрическими лампочками. Дело очень выгодное.

— Усиленный паёк. Махорка. Завтра же вечером приступаем к работе,

Новость приятная, но что за карта, к чему она, Павло толком объяснить не может.

— К якому-сь спектаклю…

Однако наедине он сообщает мне по строжайшему секрету, что эту карту готовят по личному указанию Ленина. Может быть, удастся повидать Ильича вблизи. Вот это было бы здорово!

На другой день под вечер спешим с Бульбанюком по закиданной сугробами улице; на перекрестке у почтамта валяется полузанесённый снегом лошадиный скелет. Одинокая голодная ворона долбит клювом голое ребро. Всё кругом пусто и заброшенно.