Мечтатели

Этот человек в душе несомненно художник, я чувствую. У него жёсткие кустистые брови и неожиданно добрые, несколько выпуклые, мечтательные глаза. И охота ему тратить время на художников и монтёров! Нет, он хочет, чтоб все знали об этом новом государственном плане.

Главный художник жалуется ему на коменданта, на его грубость и противодействие, на запрет работать вечерами.

— Ладно, я скажу об этом Владимиру Ильичу, — обещает на прощанье наш добрый и отзывчивый гость.

Павло уже разузнал, что зовут его Глеб Максимилианович. Он крупный учёный-электрик. Фамилия — Кржижановский. Никогда не слыхали! Старый большевик. Был с Лениным в ссылке. Один из авторов плана электрификации.

Кржижановский заходит на следующий день и приносит записку от Ленина. Первый раз в жизни я вижу почерк Ленина — крупный, разгонистый, озабоченный, кажется, всем своим состоянием — спешкой, неразборчивостью, недописанностыо слов, торопливым и стремительным наклоном неровных букв, своей мгновенностью, он сигналит, кричит — некогда, некогда, скорей, скорей… Это предписание коменданту.

«Предлагаю не препятствовать и не прекращать работ художника Родионова, инж. Смирнова и монтёров, приготовляющих по моему заданию в помещении Большого театра к VIII съезду Советов карты по электрификации. Работу кончат в воскресенье. Отнюдь их не прогонять.

Председатель Совета Народных Комиссаров

В. Ульянов (Ленин)».

Не верится глазам: Ленин следит за нашей работой! Мы с Павлом готовы разбиться в лепешку, не есть, не спать, но выполнить задание в срок и как можно безупречней. Кржижановский стоит над картой и незаметно через плечо поглядывает, какое впечатление произвела на нас записка Ильича. Он улыбается морщинками глаз.

По его указанию мы уточняем на карте точки расстановок будущих электростанций.

Какой славный человек!

Бульбанюк рассказывает Глебу Максимилиановичу о нашем житье-бытье и, между прочим, о задуманной мною картине с Лениным. Я даже не мог и предположить, чтобы кто-либо так близко принял к сердцу мою затею!

Кржижановский по-юношески влюблённо и горячо стал рассказывать о Владимире Ильиче, вспоминая различные эпизоды из своих встреч с ним. Мне повезло!

Ленин — он необыкновенно одарённый человек. Мечтатель.

— Конечно, мечтатели живали на земле и раньше, — говорит Кржижановский, сняв шапку, на фоне синего окна его седеющая голова будто обведена серебряным нимбом, — но Ленин первым активно провёл свою мечту в жизнь…

Способность Ильича видеть идеи, воплощёнными в жизнь, удивительна. Ленин — это человек будущего. Он не только видит его, он живет в нём. Отсюда и его непримиримость к нашей отсталости.

Я слушаю, не перебивая, хотя мне хочется задать Глебу Максимилиановичу тысячу вопросов, но он, будто угадывая моё нетерпение, отвечает на них раньше.

— Внешность Ильича на первый взгляд обычна, ничем не примечательна. Но именно, на первый взгляд. При ближайшем знакомстве он поражает всех своей особой духовной красотой. Его речь проста, но полна богатырской мощи. Большинство фотографий и в сотой доле не передают той, свойственной ему, глубокой духовной красоты. И это не в его внешности, а совсем в другом, в его общении с людьми, в его выдающемся уме мыслителя. В любом окружении он сразу становится центром внимания. И эту его главную сущность характера ещё не удалось передать ни одному художнику. Задача очень трудная, но весьма почётная…

«И до бесконечности заманчивая», — думаю я, дрожа от скрытого восторга.

Но как переложить все эти мои чувства и мысли на язык искусства, мне пока неясно. По выражению Бульбанюка, здесь и кроется заковыка. Всё на свете сложно и недоступно.

Последнюю ночь мы не ложимся вовсе, устанавливаем наше сооружение на сцене. Карта получилась нарядной и на редкость эффектной, особенно, когда в зале погасили свет и на ней вспыхнули, заиграли разноцветные, праздничные огоньки будущих электростанций.

Нам с Павлом безумно хочется попасть на съезд, увидеть и послушать Ленина. План у нас прост: после установки карты мы не уходим из здания театра, прячемся от коменданта, а вечером, когда начнётся съезд, каким-то образом проникаем в зал. Каким, пока не знаем.

Мы героически проводим день в холодном помещении склада декораций, от голода и бессонницы болит и кружится голова. Я промёрз насквозь и дрожу в непрерывной лихорадке. Перед вечером, когда у дверей уже выставлена охрана, мы выползаем в фойе, деловито поднимаемся по лестнице на третий этаж, потом спускаемся вниз. У входа в зал опять проверяют мандаты. Мы не знаем, как нам поступить…

На улице бушует метель, вьюга замела, завалила все тропки и проходы, четвёрка лошадей на крыше театра обряжена в снежные попоны. Входя с улицы в помещение, делегаты старательно отряхивают снег с шинелей, полушубков, бурок, черкесок и зипунов, но снег под ногами не тает, ветер, врываясь с визгом в распахнутые двери, метёт по паркету морозную позёмку.

Мы заглядываем в полутёмное, плохо освещённое ущелье зрительного зала, где над головами людей стелется надышанное облако.