Мечты темнокожей девочки

Дяде нравятся истории, которые я сочиняю.

– …Вот пришел паук и уселся рядом вдруг. Представляешь, меня укусил паук! – рассказываю я.

– Когда это?

– На днях.

– Куда же?

– Прямо в ногу.

– Ну-ка покажи!

– Да уже все прошло.

Но мама ругает меня за вранье:

– Сейчас ты лжешь, а потом начнешь воровать!

– Не буду я воровать!

Не понимаю, как одно связано с другим и как выдумки могут сделать из человека преступника?

Не понимаю, как работает моя голова —

совсем не так, как у остальных.

Почему каждая новая история каким-то образом

превращается в реальную?

Для меня уж точно!

– Сочиняй и дальше, – говорит дядя.

– Все твои истории – ложь, – считает мама.

Возможно, правда где-то посередине между моими рассказами и воспоминаниями.

Не попадая в ноты

Каждое собрание в Зале Царства начинают с пения гимнов и молитвы, но мы всегда опаздываем, приходим, когда розовые книжки с текстами уже открыты. Выглядывая из-за чужих плеч, мы просим Братьев и Сестер найти нам местечко.

Если гимн мне нравится, я громко пою, пока моя сестра не останавливает меня, приложив палец к губам.

В нашей семье считается, что у меня ни слуха, ни голоса. Сестра говорит, что я не попадаю ни в ноты, ни в такт. Безбожно перевираю мелодию.

Но я все равно пою при любой возможности.

Даже скучные гимны свидетелей про то, как мы должны вести себя, чтобы угодить Богу, мне нравятся.

Возрадуйтесь, что вы с Его народом.

Несите Божье слово от двери к двери.

Благая весть о царстве Иеговы

От моря и до моря долети!

Но слушаю я не слова, а музыку, хотя все уверены, что это мне не дано. Тогда почему они не слышат то, что слышу я?

Тогда почему музыка так нравится мне?

Ева и змей

По воскресеньям проповеди читают мужчины. Женщинам стоять перед залом и говорить о Боге нельзя. Почему, я не знаю, но все равно слушаю внимательно:

– В день первый Бог сотворил небо и землю, и посмотрел Он, и увидел, что это хорошо.

Эта история длинная. И очень интересная. Про то, как Бог сотворил Адама и Еву, и про змея на дереве. Змей был говорящий. Он стал уговаривать Еву, чтобы она откусила кусочек от яблока, которое Бог запретил трогать. Ева призадумалась, стоит ли нарушать запрет? Зачем? Вокруг полно других яблок. И только одно Бог трогать не велел. Но уж очень красиво оно было.

А змей все подговаривал:

– Это лучшее яблоко в мире. Попробуй сама. Бог даже не заметит.

Но мы-то знаем, чем все кончилось, – и кричим про себя:

– Не делай этого, Ева! Это же дьявол притворяется змеем! Он обманывает тебя!

Но Ева откусила. И теперь прекрасным воскресным вечером мы сидим в Зале Царства и надеемся: Бог все видит и знает, что мы не виноваты. Милосердный Боже, дай нам еще один шанс! Снова пошли к нам змея, и, клянемся, уж тогда-то мы обязательно скажем «нет»!

Наш отец все дальше

Со всеми нашими переездами мы совершенно позабыли нашу семью в Огайо, голос отца, его манеру растягивать слова, позабыли шутки отца и его брата Дэвида, которые казались смешными только им самим.

Мы уже не помним, какая у него была кожа – темная, как у меня, или посветлее, как у Делл?

Какие у него волосы – слегка вьются, как у Хоупа и Делл, или жесткие, курчавые, как у меня?

Какой у него был голос – низкий или высокий?

Любил ли он обниматься, как бабушка Джорджиана, которая прижимает нас так, будто не собирается отпускать? Или он обнимал нас жестко и быстро, как мама, прикладывая теплые губы к нашим лбам так, что ее утренний поцелуй еще долго ощущается и после того, как она скажет «люблю вас», натянет свитер и уйдет на работу?

Из Огайо нам в Бруклин больше не звонят. Ни отец, ни дедушка Хоуп, ни бабушка Грейс, ни Дэвид, ни Энни, ни Ада, ни Алисия.

Будто бы наши семьи больше

не существовали друг для друга.

Потом кто-то из маминых знакомых узнает от приятеля из Огайо, что дедушка Хоуп умер, и сообщает маме. За ужином она рассказывает нам об этом, но мы равнодушны, даже не перестаем жевать. Мы-то считали, что он умер давным-давно.

На секунду я вспоминаю о Джеке… нашем отце.

Но воспоминание исчезает так же быстро, как и появляется.

– С глаз долой – из сердца вон, – говорит брат.

Но мне трудно до конца поверить в это.

На полпути домой № 2

Долгое время у нас во дворе растет всего одно дерево.

Мне все еще непривычно жить вдалеке от мест,

где можно ходить босиком,

ощущать мягкую землю под ногами.

Здесь почва твердая,

и все же под широкой кроной этого дерева,

одного на четыре дома, тени вполне достаточно.

Я постепенно привыкаю к суете большого города, теперь моя речь напоминает скороговорку, мягкая южная плавность почти исчезла.

– Как там дети большого города? – шутит бабушка, и в ее далеком голосе слышится горечь. Но междугородний звонок из Гринвилла в Бруклин стоит дорого, и нет времени объяснять ей, что Нью-Йорк – это серый камень повсюду и автомобили, несущиеся на бешеной скорости.

Что свет на светофоре меняется слишком быстро

и сестра крепко держит меня за руку,

когда мы переходим улицу, чтобы направиться туда,