Мед

Дальше она завела свою обычную шарманку: «в кого уродилась», «посмотри на себя», «шалава», «разрядилась, королева “Шантеклера?», «а волосы-то жидкие», «а колени-то, ноги какие», «и кто с такими замуж возьмет»…

Поток иссяк, когда я поставила бутылку на стол. Помню, как она колебалась. Она всегда была сильной. Не сразу умерла после такой дозы – после десятилетия алкоголизма умудрилась еще спуститься по лестнице, зашла в угол. Еще бы чуть-чуть – и позвонила: два ноля – один. Но телефона там не было…

Недавно я поняла, почему она пошла именно под лестницу. Они с отцом хотели установить там телефон. Телефон на даче в те времена – настоящий признак успеха: «Как у министров!», – продолжение ее присказки «Да ко мне министры ходят!»

Телефон они так и не поставили – это было, действительно, сложно. Но эта старая сука – с литром водки и двадцатью граммами феназепама в желудке – остатками умирающего сознания все-таки помнила, что там МОГ БЫ БЫТЬ телефон!

Мог бы, мама, мог… Но даже если бы был, тебе бы это не помогло!

Ее организм боролся: пропитый, старый, но все еще сильный. Так что она умерла не от комы – задохнулась собственной блевотиной: пыталась очистить желудок, продолжить жизнь. Напрасно: желудочный спазм возникает позже, чем смертельная доза втягивается в кровь.

Когда я узнала, что она провалялась в том углу под лестницей три дня, пока ее не обнаружили соседи, внутри заиграло: «Отомстила! За себя! За арбуз! За тысячи “счастливой не будешь? и “отрезанный ломоть?. И даже за то, что защищалась мной от маньяка!»

Получай! Бам-с!

Глава 2. Лера

Жизнь – магазин.

Бери с полки что хочешь и уходи.

Не помню, как вызвал такси, даже как сел в него. Очнулся в пробке на мосту напротив «Метрополиса».

– Ты где? – спросил кто-то в трубке.

– На мосту.

– На каком еще мосту? Валера, я знаю!

– Что?

– Я все знаю, – сказала Лера: это была она.

– Что «все»?

– Что случилось с Юлей.

– Что?

Повисла пауза, единственная за пять лет наших разговоров с Лерой.

– Мне звонил следователь… Этот Космодемьянцев.

– Коломиец.

– Да! И я знаю, где она.

– Где?

– Я расскажу, как все было! Она… там… точно! – снова через несвойственную паузу сказала Лера.

Видимо, ей не очень понравилась моя реакция.

– Давай встретимся.

– Зачем?

– Поговорить.

– Ну да… Ресторан «Моллюск» знаешь?

– Знаю.

– Давай там.

– Это рядом с прудами?

– Да.

– С Чистыми?

– Патриаршими.

– А почему не в квартире?

– Потому что я хочу много выпить и очень много съесть, – сказал я, и это была стопроцентная правда. И к ней я тут же добавил стопроцентную ложь: – С тобой.

– А, хорошо… Через час?

– Через три. У меня еще дела.

Я отключил вызов.

***

Дома я долго грелся под душем, скреб кожу, хотел смыть образ маленькой Юли: с глазами-блюдцами, руками и ногами-«спичками», длинной шеей («Ишь, шею вытянет!»), вся в синяках от ударов («В кого уродилась!»), как она тащит к черному мусоропроводу арбуз. И почему мусоропроводы, правда, всегда такие черные? Как будто раз в день кто-то выливает туда ведро мазута…

Несколько раз помыл голову, но стало только хуже: волосы сделались жирными, шампунь оказался для сухих волос – ненавижу такой, Юля тоже его ненавидела.

***

Заварил и сразу выпил кружку виски-чая, но лучше не стало. Заварил вторую, сел, прислонился к колонне, какое-то время «грел» руками обложку блокнота. Открыл на фразе: «Бабушка и дедушка жили в Башкирии». До встречи с Лерой оставалось еще два часа. Хотел почитать, но вспомнил, что после Жданова не осталось денег.

Подошел к Юлиной половине шкафа, выдвинул узкий ящик для часов и украшений, достал «ЛеКультр». Часы были как новые, но белая кожа ремешка сильно потерлась и потрескалась. Юля надевала их нечасто, но если надевала, не снимала ни в тренажерном зале, ни в бассейне, как будто хотела, чтобы они сильнее износились.

***

Вышел, перешел Поварскую, по Молчановке дошел до «Эм» – как жители «Золотого» называют «Ароматный мир», взял две фляжки «белого на черном», спустился в переход через Новый Арбат, пока переходил, выпил первую.

Дошел до домов-книжек – главное уродство «Нового», вошел в узкий темный вход с крутой лестницей вниз и неоновой вывеской «Ломбард номер один».

– Добрый день! – сказал кавказец – эталонная вариация «грязного типа».

– Часы хочу продать.

– А коробки у вас нет? – он покрутил «ЛеКультр», потыкал пальцем по трещинам ремешка.

Сделал вид, что расстроился, но лицо вида скучающей собаки стало как у хорька.

– Нет.

– Не найдете?

– Нет.

– Без коробки дам тысячу.

Он еще покрутил часы и уточнил:

– Долларов, ка-а-нечно.

– Пятнадцать. И то только потому, что я спешу.

– Таких денег они не стоят, ка-а-нечно.

– Они стоят тридцать, но я спешу.

Я протянул руку за часами, взялся за корпус, на несколько секунд снова ощутил металл и тяжесть настоящей дорогой вещи. Не продал бы и за тридцать, но Лерино «я все знаю» ждало в «Моллюске» уже через час.

– Э-э… За-а-чем так? Мы только начали разговаривать! – он надел бинокуляр, сделал пару чирков иголкой по задней крышке. – Десять ма-а-агу дать.

– Нет. Пятнадцать.

– Больше нет.

– Сколько сейчас есть?