Медаль за убийство

Сержант передал этот приказ одному из рядовых, велев второму рядовому оставаться около палатки.

– И проследите, чтобы двое остальных детей не скрылись бы в какой-нибудь другой палатке.

– Я сама позабочусь о своих собственных детях! – произнесла женщина, касаясь кончиками пальцев лба младшего из сыновей. – Дайте только мне немного свежей воды и присыпки для волдырей.

Капитан возразил ей:

– Вы не будете заботиться ни о ком. Во всяком случае, некоторое время.

– Не отправляйте их в этот проклятый госпиталь на смерть!

Один из детей застонал, и этот стон был больше похож на крик раненого животного, чем на человеческий.

– Там им будет лучше. Вы пойдете со мной.

– Не забирайте их! – Теперь женщина просто умоляла капитана: – Дети там умирают. Попадают туда с корью, а выносят их оттуда мертвыми от тифа.

Она подошла к выходу из палатки, закрыв собою детей.

Ну как можно иметь дело с этими людьми? Этот вопрос капитан задавал сам себе. Если бы она была солдатом, все совершалось бы по уставу. И он мог бы следовать ему, а не отправлять ее в городской магистрат к судье. Ему не следовало проявлять мягкость, иначе он не сумеет бы поддерживать порядок в лагере. Лучше уж иметь дело с ними самому.

В наступившей тишине она угрюмо смотрела на него. Это была симпатичная женщина, исхудавшая, но с хорошей фигурой.

– Вы были замечены, когда покидали лагерь. Исчезла часть продуктов. Вы оказывали помощь неприятелю.

Она отступила от входа в палатку.

– В таком случае расстреляйте меня. Вы только что приговорили к смерти моих детей.

Лежавшая в темном углу палатки женщина подняла голову и на ломаном английском произнесла:

– Вы сошли с ума. Что могла передать Элизабет? Да ничего! Нет еды. Нет хвороста для костра, ужасно, ужасно…

Элизабет Биндеман сказала:

– Она права. Кто из нас может чем-нибудь помочь? Мы шесть часов простояли в очереди за тухлой кониной, которую все равно не на чем приготовить. Нет топлива, чтобы испечь хлеб из муки хоть с жучками, даже если бы у нас была вода.

– Я здесь не для того, чтобы выслушивать ваши жалобы, – с ледяным спокойствием отвечал капитан. – Я прибыл, чтобы провести расследование.

Если бы она стала решительно отрицать свою помощь неприятелю, то он мог, возвратясь к себе, со спокойной совестью написать в отчете, что провел расследование и не обнаружил никаких доказательств подобной помощи. Если бы ее соседка, эта глупая старая карга, засвидетельствовала ее алиби, он мог бы написать, что его осведомитель просто ошибся.

– Вы были замечены покидающей лагерь, мадам.

– И куда же я отправилась после этого таинственного исчезновения? Неужели вы думаете, что я оставалась бы здесь, если бы знала, как отсюда выбраться?

– Я упоминул только об одном случае. Вы совсем недавно сами проделали это.

– И кто же обвиняет меня?

Еще одна причина не отправлять ее к судьям. Это только устроило бы ее – она потребовала в магистрате очной ставки со свидетелем.

– Проводите эту леди в мой офис, – приказал он сержанту.

Всыпать бы ей часок палками по пяткам, а потом посадить в клетку под охрану и ждать, как ее муж или его друзья-буры попробуют вызволить ее.

В комендатуре лагеря капитан Уолфендейл устроил целый спектакль с кучей бумаг.

– Вы были замечены у лагерной ограды две ночи тому назад, когда передавали продукты через проволоку. Прошлой ночью вас видели пробирающейся сквозь брешь в ограде.

На склоне холма были зажжены огни. Туда отправили разведчиков, которые, как обычно, ничего не обнаружили. Буры, как всегда, растворились в сердце гор, следуя по каким-то условным знакам. Незадолго до рассвета небеса озарил взрыв, разнесший на куски железнодорожный вагон. И это было позором для капитана, ведь он полагал, что диверсантами были не буры-партизаны, а Элизабет Биндеман.

Она и не отрицала этого.

– Ваши поезда больше не заберут отсюда несчастные души и не увезут их к смерти, – вот и все, что она сказала.

– За нарушение правил внутреннего распорядка лагеря приговариваю вас к заключению в течение двух недель. Сержант, сопроводите миссис Биндеман в место заключения.

Капитан так и не смог произнести «в клетку».

– Скажите же это, – усмехнулась Элизабет. – Скажите, что английский офицер приговаривает английскую женщину к заключению в клетке.

Она застыла на месте и закрыла глаза. Когда сержант коснулся ее руки, она не пошевелилась. Сержант вздохнул и повернулся к рядовым.

– Если она не пойдет сама, понесите ее.

Когда Элизабет шла мимо группы женщин, те запели один из их бурских гимнов.

Угрюмая тишина нависла над концентрационным лагерем, когда капитан совершал свой обход его палаток. Это не было тем, на что он подписывался – быть заключенным в этой вонючей дыре, в этом палаточном городке. Палатки были точно такие же, как и у солдат, которые разбили этот лагерь и ушли дальше. Сколько же времени это будет продолжаться? Неужели каждая бурская женщина и ребенок обречены сидеть здесь навеки?

На свободном пространстве у ограды на одеяле лежали два мертвых ребенка. Рядом с ними сидела группа плачущих женщин.

Как же он ненавидел подобные сцены. Но его денщик, на удачу, нашел его и здесь.