Медальон Таньки-пулеметчицы

– На нет и суда нет. – И обратился к конвойному: – В камеру его.

Сергей встал, пошатываясь, и обернулся только на пороге.

– Прощайте, гражданин капитан. Таньку-душегубку отыщете – мой ей привет с кисточкой. С того света привет. Там и свидимся.

Агафонов ничего не ответил. Когда за арестованным закрылась дверь, сидевший как мышь в уголке Власенко тихо поинтересовался:

– Когда расстрел?

– Завтра, – твердо ответил Агафонов. – И повременить нельзя – народ требует. Когда этого рыжего вели партизаны, люди с вилами и кольями на него накинулись. И непременно прикончили бы, если бы не наши ребята.

– Пусть бы прикончили, – убежденно сказал Андрей. – Днем раньше, днем позже… И смерть им нужно не легкую, а мучительную. Когда такие мрази живых людей в стогах сена вилами насквозь прокалывали, ни у одного рука не дрогнула. Кровь счищали с пальцев своих поганых и не морщились.

– Андрей, это нелюди, – сказал Валерий. – Но мы обязаны их судить. По законам военного времени. Никакой пощады.

Власенко ничего не ответил, сменив тему:

– А если эту Таньку не отыщут… Обидно будет. Стольких людей положила, гадина.

– В этом году не отыщут, значит, в следующем, – заверил его Агафонов. – Или через десять, через двадцать лет. Не я ее поймаю – сыну накажу, внукам. Не уйдет она от суда, слышишь? Жизнью клянусь.

Глава 48

Новоозерск, наши дни

Выйдя из школы, журналист снова отправился к Пальцевым. Он утвердился в мысли поговорить с Варварой. Кто-кто, а она должна знать о старике все. Действительно ли он эвакуировался на Урал, не отлучался ли последнее время из дома самостоятельно, по каким-то своим надобностям. Виталию повезло. Он застал женщину одну, копошащуюся в огороде.

– Варвара! – окликнул ее Виталий. – Можно вас на минутку?

Она бросила маленькую лопаточку, которой окучивала грядки, и подошла к калитке.

– Зачем вы вернулись?

– Мне нужна ваша помощь, – он оглянулся, но никого поблизости не увидел. – Мне нужно с вами серьезно поговорить. О вашем свекре.

Она всплеснула большими натруженными руками:

– Но зачем? Вы уже разговаривали с ним.

– Разговаривал, – подтвердил Рубанов, – и у меня остались некоторые сомнения насчет его инвалидности. Я считаю, что он может ходить.

Она покраснела, потом побледнела:

– Может ходить? Что вы такое говорите? Почему тогда притворяется?

– Вероятно, на это у него есть свои причины. – Виталий перешел на шепот. – Если мои рассуждения подтвердятся, я смогу предъявить ему серьезное обвинение – в убийстве.

Женщина задрожала:

– В убийстве? Но это странно… – Она отворила калитку и вышла к Виталию. – Хотя… Но чем же я могу помочь?

Виталий глотнул:

– Скажите, не помните ли вы, чтобы ваш свекор отлучался куда-нибудь самостоятельно?

Она покачала головой:

– Исключено. Хотя постойте… Были дни, когда мой свекор был предоставлен сам себе. – Женщина прижала руки к груди. – Однажды мне позвонила мать, которая живет в соседней деревне. У отца случился сердечный приступ, и она просила, чтобы я приехала к ней. Муж был тогда в командировке в Архангельске. Я боялась ехать – как же покинуть неходячего? Но Иван Васильевич уговорил меня: мол, сам справится, если что – позовет соседку, бабку Фаину. Я и уехала на два дня. Постоянно звонила ему на мобильный, и он уверял, что все хорошо… – Варвара растерянно взглянула на журналиста. – Выходит, справлялся?

– Вы не помните, когда это было? – осведомился Виталий, и она с готовностью кивнула:

– Конечно, помню. Второго июня.

Рубанов почувствовал, как задрожали пальцы:

– Второго июня? Вы не путаете?

– Ну, и еще числах в двадцатых мая, – бросила женщина. – Мы с Федей ездили на день рождения к моей матери.

Виталий сжал кулаки. Пахомова убили второго, а Островского – как раз в двадцатых числах. Схватив женщину за руку, он горячо зашептал: