И не одно это чудо случилось с Павлом в ту страшную памятную ночь. Не спасла бы Павла эта промашка, истек бы он кровью на тротуаре, не случись эта история аккурат под окнами сестры милосердия Агафьи Дмитриевны Жуковой, женщины решительной и бесстрашной. Не успели еще стихнуть шаги Павлухиных преследователей, а она уж склонилась над распростертым на тротуаре страдальцем. Перетащила вдвоем с дочерью его в дом, перевязала, за доктором знакомым сбегала, и ведь доктор-то, вот счастье, всего в трех домах от них жил. В общем, спасли Павлуху добрые люди. Спасли, выходили и даже вопросов не задавали. И вот лежал теперь Павел в чистой горнице на застланной кровати и любовался на солнечные пятнышки, что плясали по беленому потолку. Слушал, как за окном шумит под легким ветерком пыльный куст сирени, как жужжат за окном мухи и пчелы, как громыхает по мостовой чья-то телега, как в кухне потихоньку звякает посудой хозяйка.
Неслышно раздвинулись занавески, и в комнату заглянула хозяйская дочь, Маруся. Вот ведь тоже совпадение. Увидела, что Павел уже не спит, вошла с тихой улыбкой. Красавица. Стройная, с высокой грудью, с длинной русой косой, серыми глазами, румяная, одно слово — кровь с молоком. И сразу видать, что Павел ей приглянулся. Да и что не приглянуться? Парень видный. Высокий, плечистый, лицом светлый, не кривой, не косой, и волосы пшеничные, да такие густые, что мать-покойница бывало шутила: с такими за вихор таскать хорошо. И все бы у них могло сладиться, да вот только, глядя в серые Марусины глаза, вспоминал Павел другие, голубые, лучистые, и начинало ныть у Павла за грудиной, так ныло, что даже рукой тер. А Маруся — добрая душа хлопотать начинала, думала, рана.
— Доброе утро, Павел Терентьевич, — улыбнулась девушка, вплыла в комнату, потрогала прохладной мягкой рукой лоб. — Как чувствуете себя? Не болит сегодня? А самовар вот-вот будет. Я вам сейчас умыться принесу.
Павел в ответ только улыбался благодарной виноватой улыбкой.
Так все у них и шло. Павел выздоравливал, хозяйка с дочкой за ним ходили, а вокруг города Екатеринбурга гремели взрывы, грохотали пушки, строчили пулеметы, и не сегодня завтра ожидалась горожанами смена власти. Осталось большевистской власти от силы день-два. Да леший с ней, с этой властью! Туда ей и дорога! Как ни худо при царе было, а уж детей невинных при ней по подвалам не стреляли. И снова заныло у Павла сердце.