Медальон Великой княжны

Павел уверенно шагал по гулкому мрачному грязно-зеленому коридору мимо дверей с решетчатыми окошками. Спокойно шагал, не вздрагивал. Это он раньше поеживался да побаивался, лет десять назад, когда теща — добрая душа Агафья Дмитриевна пристроила его по знакомству в тюрьму, а чем не работа? Зарплата хорошая, паек, место надежное. Тюрьма, чай, при любой власти нужна, и охранять ее кто-то должен, а Павел беспартийный. Тут, кстати, очень пригодилось, что он в доме Особого назначения служил. Сознался, а куда деваться? Дети. Кормить надо, а в стране то голод, то холод, то еще какая напасть. Теща тоже уже не девочка, сдавать стала, да и не потянуть ей такую ораву. Жене Марусе с четырьмя-то ребятишками дай бог с хозяйством управиться. Обстирать, накормить, да еще огород. Вот и пошел Павел, ужасаясь собственной участи, стыдясь самого себя, словно предавал память о голубых лучистых глазах, о первой своей чистой любви. Да еще и про Ипатьевский дом в анкете написал, рука хоть и дрогнула, а пришлось.

И пошло. Первое время, как на работу выходил, вздрагивал всем телом, вступая под эти сводчатые тяжелые потолки, словно в подземелье спускался. По ночам стонал, вспоминая вопли да стоны заключенных, которые днем слышал из допросных да из камер. А когда бессонница одолевала, лежал в ночи и думал, что в ту самую ночь, когда безвинных детей царских в подвале расстреляли, словно дверь какая открылась в преисподнюю и затопило страну всю ужасом и кровью. Кресты с храмов посбивали, святых отцов расстреливают, народ тысячами губят — за какую вину? Не ясно. Голод, сиротство, кровь и, самое страшное, ОГПУ-НКВД. Но это было тогда, а теперь Павел привык к толстым стенам, стальным дверям, решеткам, гулким коридорам. Он перестал слышать и видеть, что творится за этими дверями. И вообще мало что вокруг замечал, кроме красных транспарантов и громких бодрых маршей. Он просто жил и нес свою службу, перестав пытаться разобрать, кто правый и кто виноватый. Раз и навсегда уговорив себя, что на то есть следователи, и это их дело. Хотя и испытывал иногда тайное удовлетворение, видя, как волокут по коридору какую-нибудь недавно сытую, лоснящуюся партийную морду, теперь дрожащую и перепуганную, растерявшую весь свой жирный лоск. В такие минуты вспоминал он Ипатьевский дом, Авдеева, Мошкина, Курносова и прочих подонков, мучивших и убивших великую княжну и все ее семейство, и представлял, как и их вот тоже волокут по такому вот коридору сперва на допрос, а потом и к стенке.