Медбрат Коростоянов (библия материалиста)

– … такая, значит, штука. Сама тебе моет и учищает, и пыль и мелочь всякую, – тем временем продолжал стрекотать без перерыва Ивашка, на сей раз опять о гнетущей вечно его душу рекламной земной параллели (насколько я понял, отвлекшись от собственных мыслей). – «Електра-люкса», фирма! Пылесос, а в брюхе у него вода. И не коротит, и не искрит, а ведь все двести двадцать! Вещь!

– Иоганн! Я тебе сейчас в глаз дам! – шутил, ясное дело, но Ивашка на мгновение запнулся. Не от обиды, и не из защитного рефлекса, он понял правильно – как условный знак, что пора заткнуть рекламный свой фонтан.

– Ага! – глубокомысленно произнес Лабудур. И задумался. – Ага! – задумался снова (я уже хотел посоветовать ему рожать быстрее), но тут его понесло далее: – Ага! Ко мне, по душу, тоже ведь приходили. Двое таких, здоровенных. Ко мне, разве, к одному? Я уж говорил нашему Аверьянычу, мол, надо знак подать.

– Какой знак? – из малосвязных речений Лабудура я тоже мало что понимал.

– А такой! Надо всем народом в поле «хелпу» написать. Или из кирпичей выложить. Буквищами, чтоб в сто аршин. Так-то! – гордо сообщил мне Ивашка.

– Что еще за «хелпа»? – мне даже сделалось интересно: а не начался ли у самого Лабудура навязчивый бред?

– «Хелпа». О помощи. Как в кино. Напишем, они и прилетят, – уверенно сообщил мне Ивашка.

Тут только я сообразил. Ну, чудак! Это надо же придумать!

– Никакая не «хелпа», а «help», это значит по-английски – «помогите». Только у меня к тебе вопрос. Иоганн, милый, кто, по-твоему, должен внять нашей «хелпе» и прилететь?

– Мало ли кто? – несколько растерялся Лабудур, варианты развития дальнейших действий, ему, видимо, обдумать и в голову не пришло. – Вертолет, со спасателями! Вот кто!

– Слава богу, что не инопланетяне. Не то, надеялись бы до греческих календ. Впрочем, спасатели тоже, молочных рек скорее дождемся, – усмехнулся я. – Ты мне, Иоганн, лучше вот что скажи. Чем у тебя дело кончилось, с теми двумя, здоровенными?

– Ну, чем, чем? – засмущался вдруг Ивашка. – Взял, я, значит, топор. У пристенка, значит. Мне ж, ты понимаешь, надо было яблоньку, которая семиренка, эт-та, ок-культурить, во! Ну и…

– Ну и что? – мне ни с того, ни сего, стало вдруг весело. Я представил себе Лабудура с топором под яблонькой и недоуменные хари быков-розыскников.

– И ничо. Всем жить охота, – недовольно, в пол проворчал Ивашка, дескать, отвяжись ты, с идиотскими вопросами. Будто бы застеснялся своей отваги. Хотя ему-то с чего? Ивашка все сделал верно.

– Вот видишь, Иоганн. Топор-то надежней твоей «хелпы» оказался, – утешил я его. – А чего от тебя хотели?

– Да, так. Я спросить-то не успел. Они, значит, тоже, не сказали. А то вошли, как к себе, в калитку! С гоготом! Ага! Ну и я им! Один фигакнулся, сходу, носом! У меня ж порожек! Подумали, н-дыть, раз из дурдома, то и сам болезный псих!

– Что они подумали, их головная боль, – я попытался перевести наш бестолковый разговор в более перспективное русло. – Мао у себя? Или отдыхает на квартире? Впрочем, все равно. Мне его увидеть надо.

– У себя, – обрадовано подтвердил первую версию Лабудур. Видно, событийное повествование о топоре и владельце его Иване, оказалось ему самому в тягость, и не прочь он был прекратить. – Ты иди, значит, если нужда. Только рожу ополосни. Антибактериальным мылом «севагард».

– Непременно, исключительно им. Когда сыщу, – заверил я Лабудура. Умыться, как же! Целые сутки по электричкам, как казенная савраска! Мне надо было отскрести себя, начиная с пропыленной шевелюры и до стертых, в кровавых, лопающихся волдырях, пят, но ведь это время, время! С другой стороны, главный тоже никуда не убежит, а по мне – определенно казалось, – еще чуть-чуть и резво забегают разноплеменные вши. Едва представил мысленно, как тотчас и зачесалось везде.

Я отважился шикануть по-барски. Напротив кладовой как раз располагалась небольшая ванная комната для принятия лечебных процедур, которых никогда не происходило: наши постояльцы как женщины, так и мужчины, предпочитали душевые отделения, а ванны не жаловали ни целебные, ни просто для расслабления духа – видно, сильно отдавало насильственным больничным омовением. Мао не настаивал. В большой, идеально белой, чугунной посудине плескалась порой разве Ольга Лазаревна, да и то, больше для положительного примера. Но вот мне как раз захотелось именно в ванну. Пусть и с мылом обыкновенным, земляничным – всяческих душистых, пенящихся парфюмов, равно как ароматических солей, у нас в стационаре сроду не водилось. Можно было добавить брому, из непрозрачно синей литровой банки – еще оставалось на дне, чудом, наверное, с андроповских времен. Но запах мне показался отвратительным и удушливо-резким. Нет уж, я напустил, полной струей из обоих кранов, обычной чистой воды. И в этом была особенная роскошь, потому что нашему заведению, едва ли не единственному, кроме, быть может, общественных пунктов питания, полагалось горячее и холодное водоснабжение без перебоев.