Медбрат Коростоянов (библия материалиста)

День мой в дальнейшем прошел сумбурно. Задавшись целью выбраться в поселок – чтобы не подставиться и гарантированно вернуться, – я записался на доске объявлений. Зачем? Да уж не за тем, чтобы отдать долги Бубенцу или Галочке Шахворостовой. Нечем мне было пока отдавать, не разжился. И не приветы передавать Ульянихе или старлею Кривошапке я рвался. Но вдруг? Вдруг я встречу ее, Лидку? Или решусь попросить застенчивых Гридней помочь мне отыскать, гуляй-поле не так уж велико. Хотя можно и к запойному Кривошапке, он-то не мог не знать по должности, жалко ему, что ли, сказать, вернее, проинформировать, за «спасибо»? Или за вполне реальное обещание «с меня причитается». Увидеть бы только. Здесь она, здесь! Не столько кричало мое сердце, сколько подсказывал рассуждающий разум. Не было повода уезжать. Я не шел в счет, тоже еще фигура! Я думал об этом, а больничная жизнь крутилась возле меня – не вокруг, конечно, я не был ее эпицентром, даже после всех моих приключений, никто не поинтересовался, в том числе и Верочка, где я был и что делал. Я и сам подозревал, что предпринял напрасный мартышкин труд.

Запомнил я все как-то отрывками, перевалочный тот день. Записывался на доске – повстречал N-ского карлика, Орест наш, кажется, обзавелся спутником Пиладом, следом за Бельведеровым с неразлучным выражением преданного лица следовал Гуси-Лебеди, видимо, на время отрекшийся от бесконечного изложения комментариев к природе того, чего нет. N-ский карлик окликнул меня, по обычаю, фамильярно, впрочем, естественно для существа, столь малого физическими размерами:

– Фил! А мы тебя чуть ли ни списали! Будто бы пришили тебя насмерть в Москве! Ага! Сорока на хвосте принесла!

– Какая сорока? – я не конкретно любопытствовал, а только растерялся слегка. Однако ответ получил вполне определенный, на который не рассчитывал.

– Известно какая. Паисий, толоконный лоб! Кабы не Марксэн Аверьянович, мы бы давно ему показали божью мать! Жалко, старик расстроится, если мы этому кадильщику всыплем! Ты Петра Ивановича уже видал? – поинтересовался он без перехода, строго глядя на меня снизу-вверх.

– Нет еще, – я еле-еле удержался, чтобы не поморщиться. Вчера только был Мотя, ну, не вчера, все равно, недавно, и для Бельведерова тоже, а стал Петр Иванович. «Это оттого, что ты по-прежнему Фил, и для Ореста, и для его Пилада, в лучшем случае медбрат Феля. Вот тебе и завидно». Отчасти – правда, отчасти – я ощущал сложнее.

– А он, между прочим, вчера спрашивал о тебе, – важно заявил N-ский карлик, будто обо мне тревожился по меньшей мере Билл Клинтон в овальном своем кабинете. И опять мысль его, точно блоха, перепрыгнула на иное без всякого логичного перехода: – Я теперь военный трибун! Видишь, вот, – он указал на жестяную, консервную бляху, приколотую у левого плеча, с латинскими WТ, очевидно от английского «war» (хотя правильнее было бы tribunus militum, ТМ, если следовать римскому оригиналу). Сопровождавший его Гуси-Лебеди, довольный, будто Генрих Шлиман на развалинах обнаруженной Трои, кивал на каждом отдельном слове приятеля, словно бы удостоверял их аутентичную суть. – Да и все прочее, – сделал Бельведеров широкий нервный жест, как если бы обводил собственную фигуру в контур, причем «пренебрежно» обводил.

N-ский карлик, или военный трибун, как ему было угодно, и впрямь внешний вид имел в то утро не вполне привычный. Если он вообще когда-либо позволял себе мало эпатажные одеяния. Но отличие и заметное, заключалось в том, что одет он был вызывающе-безвкусно – потому я запомнил. Никогда Орест Бельведеров, хотя и выросший в балагане лилипутов, не позволял себе такого конфуза или опрометчивого легкомыслия. Верхнее платье, по которому, согласно пословице, встречают, было для этого маленького человечка дело святое. А тут: кусок тюлевой занавески, крашенной очевидно марганцовкой – а-ля туника, перепоясанная широким бархатным кушаком какого-то дрянного бутылочного оттенка. Не иначе выцыганил у Нины Геннадьевны из девичьего сундука. Детские резиновые сапожки, красного пылающего цвета, что твои гусиные лапы, и везде значки, значки – за отличную пожарную службу, заслуженному работнику здравоохранения, десять лет ДОСААФу, нупогодишный заяц, рекламный кружок с надписью «Ария», и прочее, и прочее. Усыпан самозваный военный трибун был ими буквально с пят (на сапоге красовалась половина горы с призывом «В Приэльбрусье!») до головы (на картонном обруче сплошь антиалкогольная и донорская символика) – прямо на зависть начинающему фалеристу. Зрелище в целом сгодится вместо надежного электрошокера.

Бельведеров между тем многозначительным кивком указал на доску:

– Вернешься, рапорт подашь. Вот ему, – он ткнул коротким, гномьим пальцем в приосанившегося Гуси-Лебеди. – Если обидит кто, тоже сразу ко мне, – и ушел, гордо в сопровождении. Он был первый в списке, и братья Гридни уже поджидали его у парадного входа.