Меделень

На христианском небе всходили звезды.

- Браво, Ольгуца! Снайперский выстрел! Ты заслуживаешь охотничьего ружья.

- Ольгуца, я отдам тебе свое, - предложил Дэнуц в порыве щедрости.

- Merci, оставь его себе. У меня будет собственное охотничье ружье.

- Ольгуца, я выиграл пари. Вернее, ты его выиграла. Пирожное со взбитыми сливками от мамы и флакон одеколона от меня!

- Герр Директор, никак нельзя было ее упустить. Я должна была убить лягушку.

- Почему, чертенок?

- Так... Потому что я ее боялась, - громко ответила Ольгуца, так чтобы ее слышали и те Ольгуцы, которые остались в прошлом.

Такова была эпитафия обеим Фицам.

В преддверии осени мелодии сна в летнюю ночь звучали особенно громко и весело. Дудочки и флейты, волынки, кобзы и скрипки, колокольчики, виолы и однострунная виолончель болотной выпи на разные голоса распевали песни в честь серебристой и ясной вечерней зари. Еще не взошла луна; солнце давно закатилось. Высоко в небе дрожала одинокая, словно попавшая в паутину звезда.

Дэнуц с опущенным дулом вниз ружьем открывал шествие. Звонкий лай Али возвещал о победе.

...Император в полном одиночестве возвращался с поля боя. Войско оставалось далеко позади, словно лес, готовый жить или умереть под ударом топора... Бедный император! Он один жертвовал жизнью ради своих воинов и своего государства. Какой замечательный император! Какой храбрый император! Честь ему и хвала!

- Дядя Пуйу, где ты?.. Али! Али! Эг-гей!

Впереди было сельское кладбище, позади пруд с Фицей Эленку. Но возле пруда был дядя Пуйу. И Дэнуц с ружьем наперевес помчался назад.

- Герр Директор, почему я не мальчик?

- Так было угодно Богу!

- Богу!

Герр Директор атеистически улыбнулся звездочке в небе.

- Или аисту.

- Аисту!

- А кому же еще? - осторожно спросил и сам себя переспросил Герр Директор.

- Маме, Герр Директор. Я совершенно уверена.

- Ну, стало быть, так угодно было маме и папе, - скрупулезно уточнил Герр Директор.

- Нет. Только маме.

- Но почему именно маме?

- Чтобы преследовать меня.

- Ну уж!

- Да, да. Почему она не сделала Плюшку девочкой?

- Оставь его в покое, чертенок! Что тебе еще нужно? Ты у нас теперь мальчик: у тебя есть брюки.

Ольгуца горестно вздохнула.

- Я не мальчик.

- Почему, Ольгуца? Чего же ты еще хочешь?

- Не знаю!.. Но я знаю...

- Разве ты не гордишься тем, что будешь как мама?

- Мама совсем другое дело, Герр Директор. Маме это нравится.

- А тебе?

- А мне нет.

- Тебе нравятся мальчики, Ольгуца?

- Мне?! Я их не выношу.

- Тогда почему тебе хочется быть мальчиком?

- Я не хочу быть девочкой.

- Тогда кем же ты хочешь быть?

- ...Вот видишь, Герр Директор! Я говорю глупости, потому что я девочка.

- А ты, Моника? - спросил Герр Директор, взвешивая на ладони ее косы.

- ...Я бы хотела быть, как tante Алис.

- Ты ее любишь, Моника?

- Да.

- А меня?

- Еще бы, Герр Директор, - уверила его Ольгуца, - ведь Моника мой друг.

Они проходили мимо стогов сена, которые выстроились в ряд, словно горделивые куличи, только что вынутые из печки жаркого лета.

- Моника, ведь ты устала, правда? - тоном, не допускающим возражений, сказала Ольгуца, замедляя шаг.

- Немножко!

- А ты, Герр Директор?!

- Мы ведь уже почти пришли.

- Герр Директор, милый, нам еще далеко... и я хочу тебя кое о чем попросить.

- Я в твоем распоряжении.

- Но обещай, что сделаешь.

- Не уверен.

- Скажи, что да, Герр Директор.

- Скажи, что ты хочешь.

- Скажу, если пообещаешь сделать.

- Говори.

- Значит, обещаешь?

- Ну, предположим!

- Давай отдохнем, Герр Директор. Смотри, Моника уже выбилась из сил.

- А что скажет мама?

- Она будет нас ждать.

- С хворостиной.

- Напротив, с горячей и вкусной едой, потому что мы выиграли пари.

- Так и скажи ей!

- Конечно. Я ей скажу.

- Сядем посидим... Но где же Дэнуц?.. Дэнуц... Дэнуц! Ками-Мура, стоп!

"У-ууу... тра-раа... оо-оооп", - протяжно откликнулось эхо.

- Дядя Пуйу, я пойду поищу его, - вызвалась Моника, испугавшись того, что Дэнуц, возможно, заблудился.

- А тебе не будет страшно?

- Не-ет, - солгали губы Моники, и тут же опровергли эту ложь ее вспыхнувшие щеки.

Стиснув зубы и сжав кулаки, Моника помчалась на поиски. Кромешная тьма ослепила ее. Чем дальше уходила она, тем быстрее бежала. И страх черным сверчком пронзительно кричал в ее душе: Дэнуц, Дэнуц, Дэнуц...

Сердца обоих беглецов, столкнувшись, замерли на миг и вновь упруго забились.

Еле держась на ногах, Моника остановилась на дороге, закрыла глаза и, задыхаясь, крикнула: "На помощь, Дэнуц!.."

У Дэнуца от быстрого бега выпало из рук ружье прямо у ног Моники. Крик Моники остановил его. Он поднял ружье и хмуро спросил:

- Зачем ты меня звала?

Он стоял, держа ружье за ствол, опираясь прикладом о землю. Он казался спокойным, но его слова были безжизненны, как крылья бабочки, сжатые грубыми пальцами.

Моника молча взяла его за руку, глубоко вдыхая прохладу вечера.

- Пусти. Разве ты не видишь, что я держу ружье?

- Это ты, Дэнуц?

- Конечно, я, - гордо ответил его голос, к которому вернулась былая сила. - Ты что, не видишь? Что ты здесь делаешь?

- Меня послал за тобой дядя Пуйу.

- Ты бежала?

- Мне было страшно, Дэнуц.

- Ага!

- Только, пожалуйста, не говори Ольгуце. Она рассердится.