МЕДИАНН №1, 2019

— Две тысячи душ Чизмеграда будут спать спокойно, — хмыкнул Балаж и побрел к выходу из башни.

— Подождите! — окликнул со скамьи Любослав. — Дослушайте про тварь-то!

— Некогда нам, — отмахнулся Яков. — В борделях Шеола баба одна тремя вагинами постояльцев балует, вот это, я тебе скажу, история. Ты таких курв сроду-то не видал, поди?

— Дык до Шеола через лес скопытишься идти, — насупился Любослав, чем вызвал смешки остальных стражников. — А о полудемоне, что дочь трактирщика снасильничал, слыхали?

Скрипнули дверные петли, а Любослав все продолжал болтать, наполняя кружки элем.

Яркие тросточки в ночной тьме — лучи прожекторов ощупывали пространство вокруг стены. За полверсты от ворот человек в балахоне с интересом наблюдал за этой борьбой первородной тьмы и электрического света. Незнакомец сел на корточки, зачерпнул пальцами землю и с наслаждением облизал их, словно это был мед. После он ухмыльнулся, подставил лицо дождю и что-то пробормотал.

Через мгновение из каждого сарая и конуры Чизмеграда раздался истошный лай. Некоторые собаки пытались сорваться с цепей и сбежать, другие трусливо гадили и жалобно поскуливали.

Встревоженная стая бродячих псов вылезла из подгнившего стога сена и потрусила в сторону Обозной площади. Туда же шли Яков и Балаж.

А в сторожевой башне продолжалось веселье. Под стук игральных костей бывалый стражник закончил травить байки о твари с болота. Но ужас, который явился в Чизмеград этой ночью, пришел не с болот. Он покинул тьму, чтобы вернуть старые долги.

* * *

— Раньше Любослав деньгами швырялся, будто клад у себя во дворе нашел, — пожаловался Балаж. — А тут пятьдесят медяков зажал, шельма старая.

— Пальцы ему надо переломать, — ответил Яков.

— Что?! Зачем? — Балаж едва не поперхнулся. Из-за шума дождя он сначала подумал, что ослышался.

— Выгнать меня из стражи хочет. — Яков смачно харкнул в лужу. — Слышал я, как он капитану Дьекимовичу твердил, что, дескать, не выйдет из меня стражника.

— Любослав уже зим тридцать служит, ему о чем угодно болтать можно. Они с моим батей, Милошем, упокой Небо его душу, вместе в караул ходили.

Яков остановился и молча поглядел на тощего низкорослого напарника. Балаж сглотнул. Габариты сослуживца пугали: Яков не дотягивал до сажени совсем чуть-чуть, а огромные мускулистые руки больше подходили полудемону, чем человеку.

— О, да ты сын стражника? При нем, значит, тоже в кости играли да элем службу запивали? — задумчиво произнес великан и провел ногтями по бурой щетине.

— Кости — дело святое. — Балаж не отвел взгляда. Его отца давно схоронили в болоте, но при жизни Милош наказывал всегда заступаться за своих. И Якову, который несколько недель назад явился к воротам Чизмеграда, держа в руках почетную грамоту за службу в шеольской полиции, он своих братьев по службе оскорблять не позволит.

— Пили, видимо, тоже всегда?

Балаж промолчал. Несколько секунд они глядели друг другу в глаза, будто готовясь сцепиться. Вот только равной схватки бы не вышло: Балаж едва дотянул до пары аршинов с пядью и в весе уступал Якову пуда четыре.

— Ишь каков! А ты верно не трус? — Великан добродушно улыбнулся и побрел дальше.

Пожав плечами, Балаж догнал Якова. В молчании они прошли мимо трактира «Сопля жабы», откуда в дождливую ночь вывались пьяная хохочущая компания. Когда Балаж подумал, что разговор окончен, Яков добавил:

— Но пальцы я Любославу все равно сломаю. Знаешь, какой больнее всего ломать?

— Нет.

— Безымянный. Затем указательный, мизинец, большой и средний.

— И откуда ты это выяснил?

— Практиковался часто.

— Брешешь ты, — осмелел Балаж.

— У каждого пальца свой вкус. В мизинце удовольствия мало — короткий больно. Бабам их ломать приятнее, чем мужикам: раздел красавицу, ступню лобызнул, она от удовольствия глазки закатила, а ты хрясь— и выломал ей пару пальчиков. Ох и орут девки, приятно да заливисто, ты бы слышал!

— Льешь не хуже Любослава.

— По-твоему, почему я из Шеола уехал? Всем бабам пальцы попортил, вот и смотался.

— Ох и гляди, Яков, найдется такая, что сама тебе руки-ноги переломает!

— Да ну? И как звать-то ее будут?

— Жена.

Яков расхохотался. В тишине, нарушаемой лишь дождем и голосами из оставленного позади трактира, его смех звучал раскатами грома.

Они свернули на Вересковую улицу. Заполонившие ее одноэтажные хибары не шли ни в какое сравнение с теремами, мимо которых стражники проходили прежде. Люди тут жили бедные: чернорабочие, оседлые степняки и крестьяне. Скудные достопримечательности улицы — двухэтажная рюмочная и бордель.

Балаж чуть отстал от напарника: великан ускорил шаг, напевая под нос какую-то песенку. На пару секунд Балаж потерял Якова из виду. Впрочем, особого значения это не имело: в караулах редко случалось что-то серьезное. Балаж пнул попавшийся под ногу камушек, зашел за угол дома и врезался в спину Якова.

— Достань оружие, — прошептал великан и показал в сторону Обозной площади.