Медичи. Гвельфы и гибеллины. Стюарты

— До сего дня, — ответил Буондельмонте, — лишь в зеркале, которое я привез ей из Венеции, мне приходилось видеть женщину столь же красивую, как Лукреция.

— Плохо же вы искали себе невесту, синьор, или это занятие чересчур быстро вам наскучило. Флоренция потеряла бы имя города цветов, если бы в этом цветнике не нашлось розы прекраснее, чем та, какую вы собираетесь сорвать.

— Мало осталось во Флоренции садов, где я не побывал, мало цветов, красками которых я не любовался и ароматов которых не вдыхал; разве только ромашки и фиалки спрятались в траве, укрываясь от моего взора.

— Есть еще лилия, которая растет у родника, под сенью ив, омывает свой стебель в ручье, чтобы сохранить свежесть, и прячет свою головку в тени, чтобы не утратить чистоты.

— Быть может, в саду дворца синьоры Гвальдрады растет подобный цветок и она покажет его мне?

— Возможно, так и будет, если синьор Буондельмонте почтит меня своим посещением.

Буондельмонте бросил поводья пажу и устремился во дворец Донати.

Гвальдрада ожидала его на верху лестницы; она провела его по темным коридорам к удаленной комнате, затем открыла дверь, приподняла драпировку, и Буондельмонте увидел спящую молодую девушку.

Буондельмонте замер от восхищения: никогда еще он не видел такой совершенной, такой юной и непорочной красоты. Это был тот самый, весьма редкий в Италии, тип блондинки, какой Рафаэль избрал прообразом для своих Мадонн; белизна ее кожи была такова, что можно было подумать, будто девушка выросла под бледным северным солнцем; она казалась такой воздушной, что Буондельмонте затаил дыхание: он боялся, как бы этот ангел, проснувшись, не улетел на небо.

Гвальдрада опустила драпировку; Буондельмонте хотел было помешать ей, но она удержала его за руку.

— Вот невеста, которую я сберегла для тебя в чистоте и уединении, — сказала она. — Но ты поспешил, Буондельмонте, ты отдал сердце другой. Ступай себе и будь счастлив.

Ошеломленный Буондельмонте хранил молчание.

— Что же ты медлишь? — спросила Гвальдрада. — Забыл, что тебя ждет прекрасная Лукреция?

— Послушай, — сказал Буондельмонте, взяв ее за руку, — если бы я отказался от этого брака, если бы я изменил данному мною слову, если бы я попросил в жены твою дочь, ты отдала бы ее мне?..

— Разве найдется настолько кичливая или настолько безрассудная мать, которая не пожелает видеть своим зятем владетеля Монте Буоно?

Тогда Буондельмонте поднял драпировку, опустился на колени у кровати девушки, взял ее за руку и, видя, что спящая приоткрыла глаза, произнес:

— Проснитесь, моя прекрасная невеста!

Затем, повернувшись к Гвальдраде, он сказал:

— Матушка, пошлите за священником, а я тем временем украшу голову вашей дочери венком из флердоранжа.

В тот же день Лючия Гвальдрада из рода Донати стала женой Буондельмонте.

На другой день по городу поползли слухи об этом браке. Какое-то время семья Амидеи отказывалась верить, что ей нанесли столь тяжкое оскорбление, но в конце концов сомнений у нее более не осталось. Тогда они призвали к себе своих родичей — Уберти, Фифанти, Ламберти и Гангаланди — и объяснили им, какова цель этого собрания. Услышав, какую обиду им всем причинили, Моска деи Ламберти с той лаконичностью, какая присуща мщению, решительно воскликнул: «Cosa fatta capo ha!»[13] Все присутствующие повторили этот возглас, и Буондельмонти был единодушно приговорен к смерти.

Утром Пасхального воскресенья Буондельмонте проскакал верхом по Понте Веккьо и спустился на набережную Арно, как вдруг из улицы Святой Троицы выехали всадники и направились навстречу ему. На некотором расстоянии от него всадники разделились на две группы, чтобы напасть с двух сторон. Буондельмонте узнал их, но, то ли понадеявшись на их честность, то ли положившись на собственную отвагу, продолжил путь, не выказывая никаких опасений; более того, поравнявшись с ними, он учтиво поклонился им. И тогда Скьятта дельи Уберти выхватил палицу, спрятанную у него под плащом, и одним ударом сбросил Буондельмонте на землю; в ту же минуту Оддо Арриги деи Фифанти спешился и ножом перерезал ему вены. Буондельмонте дополз до подножия еще высившейся в те времена статуи Марса, языческого покровителя Флоренции, и испустил дух. Весть об этом убийстве сразу же разнеслась по городу. Вся родня Буондельмонте собралась у него в доме, убитого положили в открытый гроб и поставили на катафалк. Юная вдова села возле гроба и прижала размозженную голову мужа к своей груди; катафалк окружили ближайшие родственники, и траурный кортеж двинулся по улицам Флоренции; впереди ехал старый отец Буондельмонте, время от времени глухим голосом восклицая: «Мщение! Мщение! Мщение!»