Медичи. Гвельфы и гибеллины. Стюарты

Разгром при Монте Аперти стал для Флоренции одним из тех величайших несчастий, память о которых не стирается с течением веков. Еще и теперь, спустя пять с половиной столетий, флорентиец мрачнеет, показывая иностранцу поле битвы и пытаясь разглядеть в водах Арбии тот красноватый оттенок, который придала им, как утверждают, кровь, пролитая его предками. А сиенцы, со своей стороны, до сих пор гордятся одержанной победой. Шесты Карроччо, вокруг которой в тот роковой день пало столько храбрецов, бережно хранятся в базилике, подобно тому, как Генуя хранит у ворот Дарсены цепи, заграждавшие вход в порт Пизы, а Перуджа хранит в окне городской ратуши флорентийского льва. Несчастные города! От их былой свободы остались одни лишь трофеи, отнятые ими друг у друга. Несчастные рабы, которым их хозяева, как видно в насмешку, пригвоздили ко лбу их королевские короны!

Двадцать седьмого сентября гибеллинское войско подошло к Флоренции, где все до единой женщины оделись в траур, ибо, по словам Виллани, каждая потеряла сына, брата или мужа. Ворота города были открыты, никто не оказал сопротивления; на следующий день все гвельфские законы были отменены, и народ, лишившись права заседать в совете, снова подпал под владычество знати.

Представители гибеллинских городов Тосканы собрались в Эмполи; послы Пизы и Сиены заявили, что они не видят иного средства прекратить гражданскую войну, кроме как полностью разрушить Флоренцию, истинную столицу гвельфов, где эта партия постоянно будет пользоваться поддержкой. Графы Гвиди и Альберти, Сантафьоре и Убальдини согласились с этим предложением. У каждого из них были на это свои причины: у кого честолюбие, у кого ненависть, у кого страх. Решение уже почти приняли, когда слова попросил Фарината дельи Уберти.

То была возвышенная речь: флорентиец просил за Флоренцию, сын вступался за мать, победитель просил пощады для побежденных и готов был умереть ради того, чтобы жила его родина, — вначале он был Кориоланом, потом стал Камиллом.[17]

Слово Фаринаты победило в совете, как его меч — в битве. Флоренция была спасена: гибеллины сделали ее средоточием своего правления, длившегося шесть лет.

Шел пятый год имперской реакции, когда во Флоренции родился мальчик, получивший от родителей прозвание Алигьери, а от Небес — имя Данте.

II ДАНТЕ АЛИГЬЕРИ

Поэт происходил из знатной семьи, о родословии которой он сам озаботился дать нам представление.[18] Могучим корнем древа, золотой ветвью которого стал Данте, был Каччагвида Элизеи, взявший в жены девицу из феррарской семьи Алигьери и добавивший ее имя и ее герб к своим; впоследствии он присоединился как рыцарь к крестоносному ополчению императора Конрада и умер в Святой Земле.

Еще ребенком Данте потерял отца. Взращенный матерью, которую звали Белла, он получил воспитание, подобающее христианину и дворянину. Латыни и греческому языку его обучал Брунетто Латини. Что же касается имени его наставника в воинских искусствах, то оно до нас не дошло, хотя битва под Кампальдино показала, что Данте получил достойные уроки.

Подростком он изучал философию во Флоренции, Болонье и Падуе; возмужав, он отправился в Париж, где учился богословию, а затем вернулся в свою прекрасную Флоренцию, застав ее раздираемую междоусобицами. Вступив в брак с женщиной из рода Донати, Данте тем самым оказался в партии гвельфов. Он был одним из тех людей, что телом и душой предаются делу, которому служат. Так, при Кампальдино он верхом на коне кинулся в атаку на гибеллинов из Ареццо, а во время войны с Пизой первым бросился на штурм замка Капрона.

После этой победы Данте стал получать самые ответственные должности в Республике. Четырнадцать раз он был назначен послом и четырнадцать раз успешно выполнил доверенную ему миссию. Перед тем как отправиться в одно из таких посольств,[19] он, окинув мысленным взором события и людей и найдя первые грандиозными, а вторых — ничтожными, обронил презрительные слова: «Если я останусь, кто поедет? Если я поеду, кто останется?» Когда такие слова попадают на почву, взрыхленную гражданскими распрями, они быстро дают всходы: растение, поднимающееся из подобного семени, зовется завистью, а плод его — изгнанием.

Данте был обвинен в лихоимстве, и 27 января 1302 года флорентийский подеста, Канте деи Габриэлли ди Губбио, приговорил его к восьми тысячам лир штрафа и двум годам изгнания: в случае если бы этот штраф не был выплачен, имущество Данте подлежало конфискации, а изгнание его становилось пожизненным.

Данте не признал своей вины, но согласился с приговором. Он оставил свои обязанности, бросил свои поместья и дома и бежал из Флоренции, не захватив с собою ничего ценного, кроме меча, которым сражался при Кампальдино, и пера, которым уже успел написать семь первых песен «Ада».