Медичи. Гвельфы и гибеллины. Стюарты

После чего все его имущество было конфисковано и продано в пользу государства; дом его разрушили, а землю, на которой тот стоял, вспахали и засыпали солью; сам он был заочно приговорен к смерти, и его изображение сожгли на той самой площади, где два века спустя будет предан огню Савонарола.

Любовь к родине, отвага в бою и стремление к славе сделали Данте храбрым воином; искусность в интригах, твердость в политике, верность правде сделали Данте видным государственным деятелем; беды, презрение к врагам и жажда мести сделали его величайшим из поэтов. Лишенная возможности занять себя привычными мирскими делами, душа его обратилась к созерцанию божественного; и, в то время как его тело оставалось прикованным к земле, воображение его уносилось в тройственное царство мертвых, наполняло Ад своими ненавистниками, а Рай — возлюбленными. «Божественная Комедия» — дитя мести; Данте отточил себе перо боевым клинком.

Первым убежищем изгнанника стал замок сеньора Кане делла Скала. Поэт торопится изъявить ему свою благодарность уже в первой песни «Ада»,[20] а затем вспоминает его снова в семнадцатой песни «Рая».[21]

Он застал двор этого Августа средневековья заполненным изгнанниками. Один из них, Сагаций Муций Гадзата, историк из Реджо, оставил нам бесценные сведения о царском радушии, с каким синьор делла Скала принимал под своим кровом тех, кто просил приюта в его феодальном замке:

«Каждый получал покои сообразно своим потребностям, и каждому щедрый властитель предоставлял слуг и великолепный стол. Покои эти были обозначены различными изображениями, указывающими, для кого они предназначены: Победа — для воинов, Надежда — для изгнанников, Музы — для поэтов, Меркурий — для живописцев, Рай — для людей духовного звания, и в час трапезы по этим покоям ходили музыканты, шуты и фигляры. Стены залов были расписаны Джотто, и картины эти рассказывали о превратностях людской судьбы. Время от времени хозяин замка приглашал к себе за стол кого-либо из гостей, и чаще всего — Гвидо да Кастелло ди Реджо, прозванного за откровенность “простодушным ломбардцем”, и Данте Алигьери, весьма знаменитого в ту пору человека, которого он почитал за его дар».

Однако, невзирая на все эти почести, горделивый изгнанник не мог смириться с такой жизнью, и не раз из груди его вырывались горькие жалобы. То Фарината дельи Уберти скажет ему своим надменным голосом:

Но раньше, чем в полсотый раз зажжется
Лик госпожи, чью волю здесь творят,
Ты сам поймешь, легко ль оно дается.[22]

То его прапрадед Каччагвида, сострадая будущим бедам потомка, воскликнет:

Как покидал Афины Ипполит,
Злой мачехой гонимый в гневе яром,
Так и тебе Флоренция велит…
Ты бросишь все, к чему твои желанья
Стремились нежно; эту язву нам
Всего быстрей наносит лук изгнанья.
Ты будешь знать, как горестен устам
Чужой ломоть, как трудно на чужбине
Сходить и восходить по ступеням.
Но худшим гнетом для тебя отныне
Общенье будет глупых и дурных,
Поверженных с тобою в той долине.[23]

Вот поистине слова, написанные слезами глаз и кровью сердца.

Но, несмотря на жгучую боль, терзавшую поэта, он отказался от возвращения на родину, ибо желал вернуться туда лишь дорогой чести. В 1315 году вышел закон о возвращении тех изгнанников, кто согласится выплатить определенную сумму. Данте, чье имущество было продано, а дом разрушен, не мог собрать таких денег. Тогда ему предложили следующее: его избавят от выплаты штрафа, но за это он должен будет сдаться властям и на паперти собора молить о прощении — босой, в одежде кающегося, подпоясанный веревкой. Это предложение ему передали через одного монаха из числа его друзей. Вот что ответил Данте: