Мединститут

– Тебя не возьму, раз доцик запретил, – заявил Ломоносов тоскующему Булгакову. – «В бой идут одни старики» смотрел? Там такой Кузнечик есть. Помнишь? А кроме тебя и не знаю, кого. Опытный нужен. Там первый и второй постоянно меняются, руки хорошие нужны, и новичок здесь ничего, кроме пиздюлей, не огребёт. Только кого просить? Из наших некого, со стороны разве?

– Виктор Иванович, а как же я? – спросила Берестова.

– Ты? – с сомнением посмотрел тот на Надю. Он перестал ей «выкать» после первой же операции, после первого же совместного дежурства признал «своей» и очень мало теперь стеснялся. – Хер тебя знает, Берестова. Руки неплохие, башкой думаешь, крови не боишься, хоть и гинеколог. Узлы вяжешь красиво… – старый хирург ещё раз оглядел выпрямившуюся перед ним студентку, снял очки, потёр веки. – Ты хоть знаешь, на какое гавно полезем? Там уже столько накромсали всякие энтузиасты… руки бы пооборвал.

– Примерно представляю себе, Виктор Иванович.

– И что, готова нести все невзгоды и тяжести? А?

– Готова.

– Ну, ты…– Ломоносов вздохнул, ещё раз оглядел хрупкую фигурку Надежды. В халате и шапочке та смотрелась былинкой, только что выбившейся из-под снега. – Твёрдый у тебя характер. И маток же ты пооттяпешь, когда оперишься…

– Зачем так, Виктор Иванович? Я в роддоме работать собираюсь. Это максимум кесарево сечение…

– Не пизди. Если когда-нибудь встанешь сама к столу – всех ототрёшь. А то я не вижу.

– Виктор Иванович, вам ассистент нужен? Если нет, то спасибо, и извините.

– Ладно. Подмоешься к нам с Гиви. А?

– С удовольствием, Виктор Иванович. Спасибо за доверие.

– Только смотри – операция сложная, кровавая, кропотливая. Ворон считать будет некогда, так что настройся серьёзно. Предупреждаю, что буду злой – топать ногами, скрежетать зубами, материться на чём свет и швырять инструменты…

– Топайте, топайте, – засмеялась Надя. – У вас это так забавно получается. А за меня не беспокойтесь – материться и сама умею.

– Да ты вообще, девка – заглядение. Мировой бабец. Вот Антон – дурак, неизвестно о чём думает. Я бы на его месте! И-эх… Вот подожди, разведусь…

– Перестаньте такими вещами шутить, вы что, накаркаете! Лучше скажите, надо что-нибудь почитать к операции?

Таким образом, перед Гаприндашвили встала непростая дилемма – принять участие в той сложной операции, инициатором которой он сам и был, или присоединиться к доценту Самарцеву. Поэтому он всё объяснил Ломоносову, вздохнул и предложил ему перенести «рэконструктивную» на четверг.

– Невозможно, – моментально отреагировал долговязый хирург. – На четверг у меня продольная панкреатостомия. Даже не знаю, какая из двух операций будет длительнее, сложнее и кровавей. Их на одной неделе-то планировать нельзя, а не то, что в один день. После каждой нужно отпуск брать и на Чёрное море ехать с бабцом…

– Тогда бэри себе кого-то другого в ассистенты. Я моюсь с Самарцевым.

– Гиви, да брось ты. Ведь знаешь, что все эти его затеи – хуйня чистой воды. Ну, может, не совсем так. Я так эту лапароскопию сто раз уже и видел, и в практике использовал, и сам делал. Неплохое подспорье, но область её применения крайне ограничена. Слово-то, блять, какое- «апробация»!

Виктор Иванович снова презрительно фыркнул.

– Виктор, но это новый, пэрспективный мэтод…

– Это он в К… новый, а в центрах им давно уже пользуются. В Четвертом управлении он применяется лет десять.

– И тем не мэнее…

Оба врача при этом находились в кабинете заведующего и разговаривали совершенно без посторонних. Надо сказать, что все практикующие хирурги, принадлежа к неизвестному тайному ордену, всё время должны сдерживаться и лавировать, имея дело с больными – людьми непосвящёнными. Их поведение и разговор в таких случаях никогда не бывают естественными – не в силу того, что врачам есть, что скрывать, а именно потому, что с больными нельзя иначе. На научных конференциях и на обществах хирурги предпочитают вести себя официально, докладывать умно, не всегда понятно даже для самих себя, и тоже никогда не бывают естественны. И только уединившись и убедившись, что их никто не может услышать, они позволяют себе расслабиться и изъясняться на своём языке. Насколько он приятен для слуха и подобает ли интеллигентным людям? Не знаю. Но беседуют они именно так, а никак иначе. Несомненно, что присутствие при этом третьего лица очень повлияло бы на структуру их речи – в этом отношении все хирурги особенно щепетильны.

– Но ты же знаешь, что кроме тебя, мне и попросить некого.

– Как нэкого? Три штатных хирурга в отделении, кроме тебя и меня! Пашков – высшая категория, 40 лет стажа! Корниенко – кандидат наук! Славик Нэмчинов – пэрвая категория, молодой, азартный! Виктор!

Высоченный Ломоносов, даже сидя в кресле, ростом почти равнялся с заведующим, расхаживающим взад-вперёд по кабинету и размахивающим руками. В своих эмоциях он был много экономнее горячего южанина, но от этого они не проигрывали. Глубокая односторонняя гримаса морщинистого лица Виктора Ивановича заставила собеседника сразу умолкнуть.