Медленный яд

— Ты ведь сам понимаешь, что это не слияние будет, они поглотят нас с потрохами?

— Какие потроха, о чем ты? У «УютСтоя» гектары земельных участков, мы поможем поднять им уровень продаж, доведя до нашего. Ты отличный специалист и сможешь наладить работу РОПов, колл-центра и маркетинга, и наши с тобой доходы вырастут. Подумай о людях, которые сейчас рискуют остаться без работы.

— Если тебе нужно мое мнение, то я против. Мы сами справимся, и похер мне на все крупные компании, которые в городе есть. Выплывем без них.

— Илья! Твой отец бы согласился.

— Нет, — качаю я головой, глядя ему прямо в глаза. — Он никогда бы не пошел на это, пока есть возможность самостоятельно зарабатывать и ни от кого не зависеть. Ни он, ни Кирилл.

Николай Алексеевич смотрит на меня, поджимая губы, и я вижу, как за маской добродушного дяди мелькают акульи зубы. Я ступаю на его, запретную территорию, показывая свои права.

— Что ж, — говорит он, — в любом случае, оставить все как есть, мы не можем. Будем решать, что делать дальше.

Я решаю не отвечать, уходя из кабинета, не закрывая двери. Уровень гнева за сегодняшний день превышает все допустимые значения. Захожу в кабинет, забирая вещи, бросаю новой секретарше:

— Меня нет ни для кого.

Она испуганно кивает, глядя на меня огромными глазами.

Надо куда-то, где можно перезагрузить мозг.

Листаю телефонную книгу, находя давно забытый номер.

— Привет, это Поддубный. Можно, сегодня заеду?

Глава 31. Илья

Пот льет с меня ручьем, мышцы все еще гудят  с непривычки.

Пропускаю удар, ощущая во рту привкус крови, и тут же наношу ответный.

Из-за перерыва в тренировках бой дается тяжелее, чем раньше, но тело помнит движения, все до одного.

— Поддубный, не спи!

Тренер, к которому я ходил в детстве, кричит подбадривающее, заставляя снова прийти в себя. Встряхиваю головой, делая апперкот, пока соперник не успевает уйти в бок.

Звук свистка, и я опускаю руки, почти не ощущая вес перчаток.

— Хватит на сегодня.

Решение приехать на тренировку три недели назад оказалось самым мудрым.

Теперь я через день пропадаю в спортивном зале, позволяя выбить из головы все лишние мысли. Олега пока так и не удается вытащить наружу, он матерится и просит сигареты блоками, скуривая за день по несколько пачек.

— Я тебя вытащу, — обещаю ему, — вытащу. Успокойся.

— Иди ты нахрен, — привычно возмущается он и тут же сникает, — я заебался тут. Помыться хочу нормально, пожрать и потрахаться. Как бомж тут…

Пытаюсь приободрить Суворова, только пока нечем. Стройка стоит, статьи выходят одна за другой, и все, что придумал пиар-отдел не помогает сдвинуть с верхних строк статьи о заключении субподрядчика.

На фоне этого стараюсь не думать о Влади, отвлекаясь на Алину. Она почти переезжает ко мне, оставаясь ночевать через день, готовя еду, что получается у нее хорошо.

Красивая, хозяйственная, не тупая.

Но, сука, не то! Все не то.

После душа благодарю за спарринг партнера, показывая подбородком на татуировку на его руке:

— Больно?

— Нет, — усмехается он, — но ее не за один сеанс набивают.

— А что значит?

Дурацкий вопрос, который я стараюсь никому не задавать, сегодня сам вылетает из моих уст.

— Для защиты. Кельты в этом знали толк.

— Скинь контакты.

Решение принимаю внезапно, все за две минуты разговора. Раньше я и думать не хотела о том, чтобы набивать на своей коже чернилами узоры, а сегодня вдруг понимаю, что мне это надо. Небольшая порция боли, которая помогает продержаться до следующего дня.

Когда тело ноет, показывая, что ты все еще живой, это приятное ощущение. И в последнее время я завишу от него, как от наркотика.

Мастер принимает меня на следующий день. Я не думаю над эскизом, не задумываясь о  том, что хочу видеть на себе, только на пальцах объясняю желаемую картинку. Он рисует ее быстро — пока я пью чай в комнате ожидания, разглядывая сотни сережек для пирсинга, дипломы в рамках и постеры с эскизами.

— Готов? Тогда садись, — мастеру лет тридцать пять, аккуратная борода, руки, забитые по самые предплечья, кажутся черными.

— Долго решался? — спрашивает меня, перемешивая краску и включая тихо жужжащий аппарат. Первое прикосновение к коже — неболезненное, даже  в чем-то приятное. Он проводит линию, протирая ее салфеткой, — ну как?

— Небольно. Пять минут, — отвечаю поочередно, закрывая глаза и позволяя ему дальше бить на коже узоры.

— Сегодня контуры основные сделаем и часть забьем. Еще сеанса три.

— Отлично.

Постепенно на груди и предплечье проступают доспехи, и я с запозданием думаю, — точно ли это нужно мне?

И понимаю, что да.

Мои латы уже основательно помяли, и броня из них уже никакая.

Отец был всегда против наколок, — в его времена они ассоциировались с синими куполами, тюрьмой и отсидками. Интересно, как сейчас бы он отнесся к моему поступку? Ко всему, что происходит сейчас в моей жизни?

Три года я не позволял себе думать о том, оправдываю ли я его ожидания. К сожалению, мне об этом никогда не узнать.