Медные монеты даруют миру покой [огрызок, 93 главы из ???]

В действительности место, что освещал огонёк, судя по виду, должно было быть ещё только проходом к захоронению, оно не отличалось от первой каменной хижины, только было немного уже и длиннее. Так, что и лицо побелело, Лу Няньци напугали стены по обе стороны прохода к захоронению: стало видно, что на них нарисованы ещё более пугающие, чем стражи гробницы, свирепые тотемные звери, черты которых, однако, были выведены не чёрной и не разноцветной краской, а красной.

— Эт-то… это нарисовано кровью? — в конце концов, Лу Няньци был ещё довольно мал, и он первым поддался страху и растерялся.

Два таких огромных тотема — сколько же понадобилось крови?!

Цзян Шинин был мягок характером и тут же вздрогнул, лишь после этого сумев ответить:

— Не должно. Принюхайся — если бы в самом деле рисовали кровью, гробница была бы заполнена ржавой вонью.

— Тоже верно, — Лу Няньци очень быстро остыл и вдохнул поглубже с обеих сторон. — Запаха крови нет.

Стоило успокоиться, и обнаружилась масса деталей.

Например, цвет этих тотемов всё ещё был довольно ярким — если бы на стенах и впрямь была высохшая кровь, она давно бы стала красно-коричневой.

— Киноварь, — Сюаньминь окинул взглядом обе стены.

Использование в гробнице крови или звериных форм было распространённой практикой, применение киновари же наталкивало на размышления, поскольку она обладала свойством отгонять злых духов и сдерживать призраков. Эти тотемы, оберегающие гробницу, рисовали киноварью вовсе не для того, чтобы захороненный внутри получил век безмятежного сна или поскорее перешёл в будущее существование, скорее, чтобы подавить его и навечно отрезать путь к перерождению.

Можно сказать, это крайне жестокий метод.

Хотя Цзян Шинин никогда не видел столь большого захоронения, впервые в жизни бродил по чужой гробнице и не особенно понимал внутренние порядки гробниц в целом, он, однако, очень хорошо разбирался в том, что касалось киновари. Когда жил в лечебнице, он с детства ухом и глазом свыкся с обстановкой и, даже не заучивая намеренно, помнил назначение множества лекарств. К тому же он и в свободное время любил снова и снова пересматривать книги о целебных средствах, где, разумеется, говорилось и о киновари.

— Использовать киноварь, чтобы нарисовать зверя… — забормотал Цзян Шинин, — кто же так ненавидел погребённого, как сильна обида его врага, что тот совершил подобное.

Сюаньминь, впрочем, отмахнулся и сказал:

— Возможно, в гробнице бесчинствует нечто демоническое.

Если человек, захороненный в гробнице, не принимал свою участь, то тот, кто занимался погребением, ничего не мог поделать, кроме как применить киноварь, чтобы сберечь мир.

Так или иначе, дурно было болтать попусту, и Цзян Шинин с Лу Няньци не строили больше необоснованных догадок.

Они увидели, что Сюаньминь уже перестал интересоваться стенами и вместо того переключился на пространство позади каменной двери, и поспешили следом.

Едва взглянув туда, Лу Няньци изменился в лице.

Стало видно, что каменную дверь с обратной стороны в самом деле кое-что подпирало, из-за чего она не открывалась полностью. Однако подпирала её не какая-нибудь редкая вещь, а человек.

Два человека: один старый, другой — молодой.

Старик свернулся на земле, рукой прикрывая плечо. Всё его верхнее платье было перепачкано грязью и изодрано тут и там, тыльная сторона руки целиком посинела, и было не понять, от падения это или он ударился где-то ещё.

Юноша же сидел, обессиленно прислонившись к стене, веки его были плотно сомкнуты, губы — мертвенно бледны, с виду он был так слаб, что не устоял бы на ветру — быть может, даже слабее, чем Цзян Шинин; худоба его доходила до такой крайности, что и скулы выступали необычайно отчётливо. В руке он держал сухие ветки — примерно три штуки, что были связаны красным шнуром и беспорядочно переплетались между собой.

Если бы Сюэ Сянь мог в этот момент высунуться из горловины мешочка, чтобы осмотреться, он узнал бы и эти связанные красным шнуром ветки, и этого бессильно осевшего юношу…

Это был не кто-нибудь, а именно тот, кого они искали, — Лу Шицзю.

— Шицзю?! — Лу Няньци остолбенел на мгновение, затем бросился к нему. Сначала он растерялся, не зная, следует ли ему прикасаться к Лу Шицзю. Убедившись же, что на Лу Шицзю, где можно рассмотреть, нет явных жутких ран, он, не в силах ничего с собой поделать, принялся трясти Шицзю за плечо.

— Шицзю? Лу Шицзю?! Очнись! — тряс и звал Няньци. Видя, что Шицзю не шевелится, он толкнул старика на земле: — Старик Лю, старик Лю, очнись!

Цзян Шинин шагнул ближе:

— Дай мне взглянуть.

Однако как раз когда он собирался наклониться и посмотреть, Лу Шицзю, без кровинки в лице, наконец не выдержал безостановочных встряхиваний Няньци и с усилием открыл глаза.

В то же время пришёл в себя и свернувшийся на земле старик Лю. Ему как будто снилось, что он шагнул в пустоту — обе ноги его вытянулись, и он вдруг раскрыл глаза. На некоторое время его старческий немного мутный взгляд неподвижно застыл, а затем старик медленно оперся о землю и поднялся.

Цзян Шинин поспешно наклонился и подал руку, чтобы помочь ему выпрямиться.