Медный гусь

— Вот так дела! — удивился сотник. — А я размечтался в Атлыме на ночлег стать.

— Это вряд ли, — Рожин усмехнулся, продолжил: — Атлымчане считают, что их селение основал богатырь по имени Атлым. Слыхал я, что и капище у них есть, тому урту посвященное, и что главная святыня капища — два железных копья в берестяной пайве, символ Атлыма-богатыря. Еще слыхал, что за старост у них Белые сестры, древние старухи-близняшки, и подчиняются местные им беспрекословно.

— Как это — Белые сестры?

— Не знаю, Анисимович, может седые. Они за стены воша редко выходят, из чужих их мало кто видел.

— А мог ли Агираш у них схорониться и Медного гуся на кумирне Атлым-урта припрятать?

— Агирашу в Атлыме прятаться — все равно что на пристани хоругвь со своей тамгой выставить, мол, тут я, милости просим. Атлым-вош на Оби торчит, как прыщ на лбу, в Коде все о его своенравии знают. Думаю я, на Калтысянке Агираша ловить надобно. А ежели и там не застанем, тогда дорога нам на Северную Сосьву.

Сотник потер лоб, сказал задумчиво:

— Что ж Березовский приказ управу на этот Атлым-вош не найдет? Это ж бунтарский оплот, случись недовольство, там самое место бунту вспыхнуть.

— Ну да, березовские казаки с ружьями могли бы вмиг там порядок навести, — согласился Рожин. — Перестрелять всех, и дело с концом. Но кому б от этого веселее стало? Ясак-то Атлым платит исправно, и добрый, тут же три десятка ясачных людей. Чем березовский приказчик недобор пополнит, когда станет караван в Тобольск снаряжать? Так что в Березове на кочевряженье атлымчан сквозь пальцы смотрят.

— Выходит, наш князь Михаил Яковлевич в Тобольске об этом безобразии ни сном ни духом?

— Отчего же? Ведает, да помалкивает, иначе митрополит Филофей ему в горло вцепится, заставит полк в ружье поднимать да идти Атлым воевать. А тебе князь про то не сказал, потому как не думал, что мы за Белогорье на две сотни верст потащимся.

— Ну вот теперь об этом и наш отец Никон узнает, а потом и Филофей.

— И за это князь Черкасских нас с тобой, Анисимович, по голове не погладит, — заключил Рожин и грустно улыбнулся. Мурзинцев только вздохнул.

— Семен, воротись! — донесся бас отца Никона. — Чего-то я сдуру намахался, аж подурнело.

Васька Лис захихикал.

— Что, владыка, не по жиле мужицкая работа? — спросил он с издевкой.

— Поговори мне…

К Атлым-вошу подошли на закате. Укрытые тайгой холмы отошли от берега версты на три на восток, открыв долину, и там, на околице, прикорнули, словно стадо мамонтов.

Долину устилала юная зелень, щедро присыпанная розовым бисером клевера. Кое-где росли одинокие березы. К центру долина повышалась, образуя покатый холм, и острожная стена Атлым-воша окольцовывала вершину, как корона — непомерно огромную голову. Стены высоту имели метра три и скрывали за собой все строения, только обламы смотровых башен торчали над острогом, как свечи из паникадила. От ворот городка к берегу бежала выбеленная копытами дорога, у пристани распадалась надвое и вдоль берега уходила на север и юг. Причал наползал на реку массивным деревянным настилом, который с обеих сторон облепили обласки и калданки, как листья ивовую ветку. У основания пристани, возвышаясь над водой, стояла на сваях ямщицкая изба, черная и гнилая от старости и речной влаги. Высоко в небе над долиной парил беркут, высматривая мышь-полевку, а то и случайного зайца.

Раскаленная добела монета солнца уже тонула в Обской хляби, и горизонт заволакивало янтарным паром. Вода кипела жидкой медью, легкие облака светились золотом, словно перья иволги парили над головой. Стволы берез и стены Атлым-воша приобрели рыжий оттенок, а лица стоявших на берегу людей сделались еще смуглее.

— Вот так теплый прием! — удивленно произнес Васька Лис.

— Ироды совсем осатанели! — рявкнул отец Никон, во все глаза таращась на местных.

Мурзинцев хмурился, жевал левый ус, пристально рассматривал остяков. Недоля весло оставил, фузею со спины снял. Лис, на товарища глядя, тоже ружье приготовил.

— Теперь понятно, отчего местные промысел отложили, — задумчиво произнес Рожин. — К встрече готовились.

— Они что ж, стрелять нас надумали? — в недоумении спросил Прохор Пономарев.

— Огонь не открывать, пока не прикажу, — распорядился сотник. — Нам только войны с местными не хватало.

В русский струг было нацелено две дюжины луков и копий. Остяцкие воины растянулись по берегу, внимательно следя за судном чужаков. А ровнехонько посредине цепи, опираясь на железные копья, стояли Белые сестры.

Одеты старухи были в прямые суконные рубахи до колен, расшитые по рукавам, подолу и швам мозаикой разноцветного меха, обуты в пимы из шкуры лайки. Высветленные старостью волосы сестер вспучивались в порывах ветерка, как шелковые косынки. На кожаных очельях висели оловянные зверушки. Смуглые лица старух были неразличимы. Широкие носы, белесые брови, форма скул и подбородка одной сестры, как отражение, повторялась в другой. Вдобавок ко всему старухи были слепы, их бледно-серые глаза смотрели сквозь незваных гостей.

— Ты только глянь на тех ведьм! — пораженно произнес Игнат Недоля. — Им только кос в руках не хватает!