Медный всадник

Если жизнь в коммунальной квартире и раньше была для нее нелегка, то теперь стала почти невозможной.

Мама была безутешна и не разговаривала с ней.

Даша злилась и не разговаривала с ней.

Трудно сказать, сердилась ли она из-за папы или из-за Александра. Во всяком случае, она не замечала сестру.

Марина ежедневно навещала мать и продолжала посматривать на Татьяну участливыми, все понимающими глазами.

А бабушка рисовала. Ее яблочный пирог, по словам Татьяны, так и хотелось съесть.

Несколько дней спустя после смерти папы Даша неожиданно попросила Татьяну пойти с ней в казармы и рассказать о случившемся. Татьяна для поддержки потащила с собой Марину. Она хотела видеть его, и все же… слишком мало можно было сказать. Или, наоборот, слишком много?

Татьяна сама не понимала, не могла сообразить без помощи Александра и в то же время боялась встретиться с ним лицом к лицу.

Ни Александра, ни Дмитрия в казармах не оказалось. К ним вышел Анатолий Маразов, которого Татьяна знала по рассказам Александра.

– Разве Дмитрий не у вас в роте?

– В моей, но его взводом командует сержант Кашников. Начальство послало их в Тихвин.

– Тихвин? На другом берегу реки? – уточнила Татьяна.

– Да, на барже через Ладогу. В Тихвине не хватает людей.

– И Александр тоже там? – выпалила Татьяна.

– Нет, он в Карелии, – ответил Маразов, оценивающе оглядывая Татьяну. – Значит, вы и есть та девушка, ради которой он забыл всех других?

– Не ради нее, – грубо оборвала Даша, подходя к Татьяне. – Ради меня. Я Даша. Не помните? Мы встречались в «Садко» в начале июня.

– Даша, – пробормотал Маразов.

Татьяна побледнела и прижалась к стене. Марина с тревогой уставилась на нее.

– А вас как зовут? – поинтересовался он, обращаясь к Татьяне.

– Татьяна.

Глаза Маразова сверкнули и тут же погасли.

– Вы знакомы? – с подозрением спросила Даша.

– Нет, никогда не встречались.

– Вот как? А мне вдруг показалось, что вы узнали мою сестру.

Маразов вновь остановил взгляд на Татьяне.

– Никогда, – медленно протянул он, но по лицу было видно, что он мучительно припоминает что-то и не может вспомнить. – Я скажу Александру, что вы приходили. Через несколько дней мне тоже придется ехать в Карелию.

– Да, и передайте, что наш отец погиб, – добавила Даша.

Татьяна повернулась и вышла, потянув за собой Марину.

Семья необратимо раскололась, словно почва после катастрофического землетрясения. Мама не вставала с постели. Бабушка за ней ухаживала. Мама не желала иметь ничего общего с Татьяной, не слушала извинений и просьб о прощении. Наконец Татьяна перестала ее умолять.

Ее захлестывали пустота, чувство вины, угрызения совести не давали покоя, а бремя бесчисленных обязанностей гнуло к земле.

– Я не виновата, не виновата, – твердила она себе по утрам, разрезая свою порцию хлеба, кладя на тарелку и медленно жуя.

Но как бы она ни старалась растянуть процесс, все равно на еду уходило не больше тридцати секунд. Потом подбирала крошки указательным пальцем, переворачивала тарелку и трясла над столом. И на все это – полминуты. И все полминуты она твердила себе: «Я не виновата, не виновата…»

После гибели папы у них стало на полкило хлеба меньше. Мама, сунув Татьяне двести рублей, велела купить еды. Все деньги ушли на семь картофелин, три луковицы, полкилограмма муки и килограмм белого хлеба, достать который было почти так же невозможно, как мясо.

Татьяна продолжала отоваривать карточки и, стоя в очереди, со стыдом думала о том, что, если бы они не сообщили сразу же властям о смерти отца, у них до конца сентября остались бы его карточки.

Ей и вправду было совестно собственных мыслей, но она ничего не могла с собой поделать.

Потому что, когда сентябрь сменился октябрем и острота страданий немного притупилась, пустота осталась прежней. Татьяна сообразила, что эта пустота не имела ничего общего с печалью. Виной всему был голод.

Ночь сгущается

1

Даже в самые теплые летние дни воздух в Ленинграде пронизан едва ощутимым холодком, словно Арктика постоянно напоминает северному городу, что зима и тьма таятся всего в нескольких сотнях километров. Даже июньские белые ночи отмечены этой прохладой. Но теперь, с наступлением октября, когда на одинокий и забытый Богом несчастный город каждый день падали сотни бомб и снарядов, а по ночам на улицах, кроме патрулей, не было ни единой души, воздух казался не просто холодным и ветер каждым своим дыханием предвещал не просто арктические морозы, а нес с собой ощущение отчаяния, безмерную безнадежность. Татьяна куталась в серое пальто, натягивала на голову старую Пашину ушанку и завязывала поверх рваный коричневый шарф, так что только нос оставался открытым. Несчастный нос, до чего же ему не повезло…

Нормы снова уменьшили: по триста граммов для Татьяны, мамы и Даши, по двести – для бабушки и Марины. Меньше чем полтора кило на всех.