Медный всадник

Но Татьяна чувствовала, что силы тают с каждым днем. Она с трудом двигалась, и все же родные не уставали превозносить ее трудолюбие. Видимо, что-то было неладно в этом мире, где четыре женщины дружно считали успехом жалкие попытки держаться на плаву. Татьяну беспокоила не столько собственная медлительность, сколько то, что силы постепенно утекали, как вода в песок. Все усилия встряхнуться, быть бодрее, ускорить шаг встречали неожиданное сопротивление. Сопротивление ее собственного тела. Оно отказывалось встряхнуться, быть бодрее, двигаться энергичнее, и неопровержимым доказательством этого были немецкие бомбардировщики, которые ровно в восемь закрывали небо над городом, и два часа продолжались победный гул и грохот взрывов и падающих стен, нарушавшие покой мирного утра.

Солнце тоже поднималось в восемь. Татьяна шла в магазин и обратно в полутьме.

Как-то она брела по улице Некрасова и миновала человека, идущего в том же направлении. Высокий, немолодой, в шляпе…

И только сейчас до Татьяны дошло, что она давно уже никого не обгоняла. Люди шли не спеша, экономя силы. Либо она проворнее, либо он еще медлительнее.

Она остановилась и, повернувшись, успела заметить, как он сползает по стене и валится на бок. Татьяна вернулась к нему, чтобы помочь сесть. Он не двигался. Но она все же попыталась его посадить. Подняла шляпу. Немигающие глаза уставились на нее. Они оставались открытыми, как несколько минут назад, когда он еще шел по улице. Но сейчас незнакомец был мертв.

Татьяна в ужасе выпустила шляпу из рук и поплелась дальше. На обратном пути, чтобы не проходить мимо трупа, она решила пойти по улице Жуковского. Начался налет, но она уже ни на что не обращала внимания, тем более что в убежище легко могли отобрать хлеб. Что она сможет поделать одна против толпы?

Она ниже надвинула на лоб каску Александра и упрямо продолжала шагать.

Когда же рассказала родным о том, что видела на улице мертвеца, те остались равнодушны.

– А вот я видела посреди улицы дохлую лошадь, – объявила Марина, – и люди отрезали от нее куски. Каждый старался урвать побольше. Я тоже подошла, но мне не досталось.

Лицо мужчины, походка, дурацкая шляпа никак не могли выветриться из памяти Татьяны. Стоило закрыть глаза, как утреннее происшествие с новой силой всплывало в мозгу. Татьяна сталкивалась со смертью и раньше: Луга, гибель отца и Паши… Почему же все время думает об этом бессильно шаркающем по тротуару человеке?

Наверное, потому, что он умер на ходу, и хотя шел медленнее, чем Татьяна, но ненамного.

6

– Сколько банок тушенки осталось? – спросила мама.

– Одна, – вздохнула Татьяна.

– Не может быть.

– Мама, мы едим тушенку каждый вечер.

– Но этого не может быть, – повторила мама. – Всего несколько дней назад у нас было десять.

– Да, дней девять назад.

На следующий день мама снова подступила к Татьяне:

– А мука? Мука у нас есть?

– Да, с килограмм. Я пеку блинчики на ужин.

– Теперь это называется «блинчики»? – фыркнула Даша. – Мука с водой!

– Так оно и есть. Александр называет их «галетами».

– Неужели не можешь испечь хлеб вместо идиотских блинчиков? – потребовала мать.

– Хлеб? Но из чего? Ни молока, ни дрожжей, ни масла. И уж, конечно, ни одного яйца.

– Смешай муку с водой. Сухого молока не осталось?

– Три столовые ложки.

– Положи в тесто и добавь сахара.

– Как скажешь, мама.

Татьяна испекла на ужин лепешки с последним молоком и сахаром. К ним полагалась оставшаяся банка тушенки. Было тридцать первое октября.

– Что они кладут в этот хлеб? – возмутилась Татьяна, отламывая кусочек черной корки и заглядывая внутрь. – Что это?

Они дотянули до начала ноября. Бабушка лежала на диване. Марина и мама уже ушли. Татьяна рассуждала, пытаясь растянуть свою порцию. Идти в больницу не хотелось.

Даша безразлично пожала плечами:

– Кто знает? И какая разница? Он вкусный?

– Омерзительный.

– Все равно ешь. Или ждешь, что дадут белого хлеба?

Татьяна вынула что-то из мякиша, повертела и положила в рот.

– Даша, Господи, знаешь, что это?

– Плевать!

– Опилки.

Даша на мгновение прекратила жевать.

– Опилки?

– Да, а вот это… – Она показала на коричневое волоконце, тоже оказавшееся на виду. – Это картон. Мы едим бумагу. Триста граммов в день, и нам дают бумагу!

Прикончив последние крошки и жадно глядя на кусок, оставшийся у сестры, Даша назидательно заметила:

– Повезло, что хотя бы есть это. Может, открыть банку помидоров?

– Нет. И без того только две осталось. Кроме того, мамы и Марины нет дома. Когда соберутся все, тогда и откроем. Ты же знаешь, стоит начать, и мы съедим все.

– Это мысль.

– Нельзя. Это на ужин.

– И что это за ужин такой – томаты?

– Если бы ты не съела свой картон за завтраком, осталось бы и на ужин.

– Ничего не могу с собой поделать.

– Знаю, – вздохнула Татьяна, жуя остаток хлеба с закрытыми глазами. – Слушай, не хочешь сухарика? У меня есть немного. По три каждой.

– Еще бы!

Девушки дружно взглянули на спящую бабушку. Они съели по семь. В мешочке осталась пригоршня обломков и крошки.

– Таня, у тебя месячные есть?

– Что?

– Месячные приходят? – с беспокойством повторила Даша.