Медный всадник

И Татьяна с таким же беспокойством ответила:

– Нет. А почему ты спрашиваешь?

– У меня тоже нет.

Даша тихо охнула. Сестры тяжело дышали.

– Ты тревожишься, Даша? – неохотно спросила наконец Татьяна.

Даша покачала головой:

– Нет, я не потому. Мы с Александром… – Она быстро взглянула на Татьяну. – Ладно, не важно. Мне не нравится, что они так внезапно прекратились.

– Не волнуйся, – утешила Татьяна, немного успокаиваясь и в то же время жалея сестру, – все наладится, когда мы снова начнем есть как следует.

Татьяна отвернулась.

– Таня, – вдруг прошептала Даша, – ты чувствуешь? Словно твое тело медленно отмирает по частям? – Она глухо зарыдала. – Отмирает, Таня…

Татьяна прижала сестру к себе.

– Родная, мое сердце все еще бьется. И не хочет отмирать. И твое тоже.

Девушки молчали. В комнате было так холодно, что пар шел изо рта.

– Я хочу, чтобы тот сосущий голод вернулся! – неожиданно выпалила Даша. – Помнишь, в прошлом месяце нам все время хотелось есть?

– Помню.

– Но больше ты его не ощущаешь, верно?

– Нет, – пробормотала Татьяна.

– Я хочу, чтобы он вернулся.

– Обязательно вернется. Когда мы начнем есть.

Вечером Татьяна вернулась домой с кастрюлькой прозрачного бульона, который давали на обед в больнице. В нем плавала одна картофелина.

– Это куриный бульон, – сообщила она, – с окороком.

– Где тут курица и где окорок? – удивилась мама, заглядывая в кастрюльку.

– Хорошо, что удалось хоть это достать.

– Да, Танечка, конечно. Налей нам, – попросила мама.

На вкус это ничем не отличалось от горячей воды с картофелем. Ни соли, ни капли масла. Татьяна разделила его на пять порций, потому что Александра опять не было.

– Надеюсь, Саша скоро вернется и принесет еды. Хорошо еще, что офицеров пока кормят! – вырвалось у Даши.

Татьяна тоже надеялась, что Александр скоро вернется. Хотя бы раз увидеть его!

– Взгляните на нас, – упрекнула мама. – Мы с самого обеда ждали ужина. Но кто-то должен тушить пожары, убирать стекло, ухаживать за ранеными. А мы только о еде и думаем.

– Именно этого и хотят немцы, – подхватила Татьяна. – Стараются, чтобы мы ушли из города, и мы готовы это сделать за жалкую картофелину!

– Я никуда не пойду. Мне нужно сшить еще пять комплектов. Вручную!

Она злобно уставилась на бабушку, которая молча жевала хлеб.

– И мы никуда не пойдем, – сказала Татьяна. – Будем работать и выживать. Но не покинем наш Ленинград. И никто не покинет.

Остальные никак не отреагировали.

Когда начался налет, все спустились в убежище, даже Татьяна, которая споткнулась о мертвую женщину, сидевшую у стены. Никто не позаботился ее унести. Татьяна опустилась рядом, пережидая дурноту.

7

Даша писала Александру каждый день. Короткие нежные записки. Татьяна завидовала ей. Вот счастливица! Может писать ему, высказывать свои мысли, признаваться в любви… Счастливица!

Они писали овдовевшей бабушке в Молотов.

Ответы приходили очень редко. Почта фактически не работала.

Потом писем не стало совсем.

Тогда Татьяна стала ходить в почтовое отделение на Староневском, где сидел беззубый старик, который отдавал почту, только когда она приносила ему что-нибудь из еды. Наконец она получила письмо от Александра на имя Даши.

«Дорогая Даша и все остальные.

Единственное положительное качество войны заключается в том, что большинству женщин не приходится сталкиваться с ней лицом к лицу. Рядом только санинструкторы, которые вытаскивают раненых из боя. Милосердные сестры. Мы по-прежнему под Шлиссельбургом, пытаемся доставить вооружение в островную крепость Орешек. Небольшое военное подразделение удерживает этот остров с сентября, несмотря на постоянный артобстрел с берегов Ладоги, всего в двухстах метрах от крепости.

Теперь, когда началась война, матросы и солдаты, охраняющие вход в устье Невы, считаются героями.

Бои не прекращаются даже по ночам. И дожди тоже. Вот уже неделю как мы, промокшие до костей, не можем даже обсохнуть. Но под Москвой обстановка еще сложнее. Гитлер бросил туда большую часть группы «Север», танки и самолеты. Наши люди не думают сдаваться.

Сам я здоров, только досаждает постоянная сырость. Нас неплохо кормят. Но каждый день за обедом я вспоминаю о тебе.

Не болей. Скажи Татьяне, чтобы держалась стен зданий, а при обстреле останавливалась и пережидала в дверных проемах. И пусть носит мою каску.

Девушки, ни при каких обстоятельствах не делитесь ни с кем хлебом. И не ходите на крышу. Старайтесь мыться с мылом. Всегда легче жить, когда ты чистый. Так говорил мне отец. Правда, здесь мыться негде. Зато так холодно, что никакие микробы не устоят.

Поверь, я думаю о тебе каждую минуту.

И хотя я вдалеке, все равно остаюсь твоим Сашей».

Татьяна носила каску. Пользовалась мылом. Пережидала в дверных проемах. Но одна-единственная мысль не давала ей покоя: сама она в теплых валенках, ушанке и телогрейке, сшитой мамой, когда швейная машинка еще не была продана. Каково приходится Александру, промокшему, грязному, в тонкой шинельке, на берегах ледяной Ладоги?

Город Петра, погруженный во мрак

1