Медный всадник

И если раньше голод притуплял печаль, на этот раз даже голодать не приходилось. И болезнь отступила. Ей, здоровой и сытой, ничего не оставалось делать, кроме как стиснуть зубы и таскать ведра с водой, доить козу, наливать парного молока Раисе, которая не могла держать кружку, развешивать белье и слушать, как восхищаются женщины запахом простыней, впитавших солнечные лучи и аромат хвои.

Татьяна шила им и себе, читала им и себе, мыла их и себя, копалась в огороде, кормила кур, рвала яблоки с деревьев, и мало-помалу, ведро за ведром, книга за книгой, блузка за блузкой, их постоянные просьбы и требования вновь притупили боль, и Татьяна немного смирилась. Успокоилась.

Совсем как раньше.

2

Через две недели пришло первое письмо от Александра.

«Татьяша!

Что может быть труднее? Тоска по тебе – это физическая боль, терзающая меня с рассвета до того момента, когда сон наконец приходит ко мне.

Мое единственное утешение в эти пустые дни уходящего лета – сознание того, что ты в безопасности, жива и здорова и самое худшее, что тебе приходится терпеть, – это самоуправство добрых старушек.

Я сложил самые легкие поленья впереди. Сзади лежат те, что потяжелее. Это на зиму. Если не сможешь донести сама, так и быть, попроси Вову. Побереги себя. И не таскай полные ведра. Они для тебя просто неподъемные.

Добрался я обратно с немалым трудом, но как только вернулся, сразу был послан на Неву, где мы погрузились в лодки и попытались пойти на прорыв, но за несколько часов были полностью разбиты. Под оголтелой бомбежкой немцев мы потеряли несколько тысяч людей и так и не сумели переправиться. Теперь ищем другие места для переправы. Я жив и здоров, хотя здесь льют проливные дожди и приходится бродить по колено в грязи. Мы кутаемся в плащ-палатки и надеемся, что скоро покажется солнышко. Я начинаю жалеть себя, но тут же вспоминаю, каково тебе пришлось в блокаду, и мне становится стыдно.

Я решил воспитывать себя таким образом. Каждый раз, когда считаю, что мне приходится туго, думаю о том, как ты хоронила сестру в Ладожском озере.

Жаль, что на твою долю выпал такой тяжкий крест, как ленинградская блокада.

Думаю, что следующие несколько недель нас ждет сравнительное затишье, пока будет производиться перегруппировка. Вчера бомба упала на командирский блиндаж, где, к счастью, никого на тот момент не было. Но тревога осталась. В любой момент может случиться то же самое.

Если выдастся свободная минутка, мы играем в карты. И даже в футбол. Я курю. И думаю о тебе.

Деньги я выслал. Сходи в Молотов в конце августа.

Не забывай хорошо питаться, моя теплая булочка, мое полуночное солнце, поцелуй свою руку за меня, прямо в ладонь, и прижми к своему сердцу.

Александр»

Татьяна перечитывала письмо, пока не выучила наизусть. Даже спала с ним. Это придавало ей сил.

«Мой любимый, родной, единственный Шура!

Не говори о моем кресте: сначала сбрось свой с плеч.

Как я выжила прошлой зимой? Не знаю, но сейчас думаю о ней почти с тоской. Потому что тогда я двигалась. Движение было моим неотъемлемым внутренним качеством. У меня хватало энергии лгать, притворяться перед Дашей, чтобы она продолжала жить. Я ходила в магазин и была слишком занята, чтобы умереть. Слишком занята, скрывая свою любовь к тебе.

Но сейчас я просыпаюсь и думаю: как дотянуть еще один день до того момента, когда приходит пора ложиться спать?

Чтобы облегчить жизнь, я окружаю себя людьми. Если ты раньше считал, что меня заваливают работой, посмотрел бы, что делается сейчас. В основном я помогаю Ирине Персиковой. Ей отрезали ногу в больнице, какая-то инфекция, я точно не знаю.

Но мне она нравится. Наверное, потому, что ее зовут так же, как маму.

Я думаю о Даше.

И тоскую по сестре.

Но не ее лицо я вижу перед тем, как заснуть. Твое.

Ты моя единственная любовь. Ты мое сердце.

Думаешь ли ты обо мне?

Сможет ли моя любовь сохранить тебя? Вернешься ли ты?

Эти мысли терзают меня день и ночь. Что я могу сделать здесь, чтобы ты остался в живых?

Кто исцелит тебя, если ты упадешь?

Кто похоронит тебя, если ты погибнешь?

Похоронит тебя, как ты того заслуживаешь: со всеми почестями, рядом с героями и маршалами.

Твоя Татьяна»

«Тата!

Ты спрашиваешь, как мне удается оставаться в живых? Едва-едва. Хотя что ни говори, а мне все же лучше, чем Ивану Петренко.

Мой командир уверен, что погибают лучшие.

Сегодня мы снова попали под обстрел так называемых «ванюш», немецких шестиствольных минометов. Уж не знаю, как мне удалось уцелеть. Мы везли продукты и боеприпасы бойцам на Невском пятачке. Переправлялись на лодках, груженных патронами, продовольствием и оружием. С нами было пополнение. Но немцы почти целыми днями бьют из орудий с Синявинских высот. Мы не можем проскользнуть мимо: они сидят на холмах, как стервятники, высматривающие добычу. Обычно командир не посылает меня с такими заданиями, но сегодня не хватило гребцов и пришлось сесть за весла офицерам.