Медовый траур

– А то я не знаю!.. Как будто меня это не касается… Разгар июля, воскресенье, восемь вечера, а я торчу здесь взаперти, ворошу смерть… Надо срочно его поймать!

– Для меня это всегда было срочно.

– Отправляйся прямо сейчас к этому гипнотизеру. Давай воспользуемся тем, что мы в игре сделали опережающий ход, и перейдем в наступление. Если это дерьмо использует старика для того, чтобы с нами поговорить, – ну что ж, послушаем, что он нам скажет! Дождусь тебя здесь… Держи меня в курсе…

Когда я уже стоял на пороге кабинета, он окликнул меня в последний раз:

– Шарк, ты справишься? А то… бледноват ты что-то с лица.

– Когда слишком тесно общаешься со жмуриками, принимаешь в конце концов их окраску.

Вивиан Мальборн жил в двух шагах от Лувра, в большом доме османовских времен. Вход в него охранял привратник в красной униформе. Три косые полоски на моей карте включили этот автомат, и он повел меня по длинным коридорам с очень высокими потолками и роскошными бархатными драпировками.

Доктора в инвалидной коляске выкатил мне навстречу слуга, улыбчивый, как статуя с острова Пасхи. Старик был одет в белый костюм-тройку, воротник рубашки так туго сдавливал тощую шею, что кожа свисала некрасивыми складками, зато черный галстук-бабочка безупречно гармонировал с пышными темно-серыми волосами.

– Это комиссар полиции, – механическим голосом доложил истукан. – Комиссар Шарко.

Врач смотрел на меня пристально, не моргая. Его зрачки были затянуты тонкой просвечивающей пленкой, которая отливала таинственной сапфировой синевой.

– Чем могу помочь, комиссар?

Старик говорил удивительно плавно и неспешно, его голос заметно отставал от возраста.

– Если вы не против, я хотел бы побеседовать с вами наедине…

Он медленным движением руки отослал своего дворецкого, и тот скрылся в одной из комнат, настолько же необъятных, насколько безмерным было исходившее от них ощущение пустоты. Очень мало мебели, еще того меньше безделушек, ни одной картины – лишь сумеречный свет угасающего дня лежал при последнем издыхании на мраморном полу. Мальборн, не оборачиваясь, задним ходом откатился на другой конец холла, к двери, ведущей в гостиную.

– Устраивайтесь, комиссар, – предложил он, махнув рукой в сторону бежевых вольтеровских кресел.

В одной из стен встроенный бар. Десятки бутылок виски лучших марок и столько же коньяков. Старик ни в чем себе не отказывает… Усевшись в кресло, я разложил на столе черного дерева рисунки углем.

Мальборн словно и не заметил их:

– О чем будем говорить, комиссар?

– Об одном человеке… человеке, который, скорее всего, был в числе ваших пациентов. Я принес вам несколько его рисунков…

Его безупречные зубы блеснули в последнем луче солнца.

– Вы видите здесь хотя бы одну книгу, хоть какую-нибудь картину? Глаза были главным моим сокровищем, но теперь мне от них никакого толку. Неоперабельная катаракта и, кажется, плохое глазное дно. Для гипнотизера это чересчур, не находите? Плохое глазное дно!

Его смех перешел в усталый шелест и затих. Начало не самое лучшее.

– Мне только хотелось…

– Пациентов у меня были сотни, если не тысячи. – Мальборн не дал мне договорить. – С последними я работал лет пять назад, а память… да, память покидает меня так же быстро, как и зрение… Жизнь превратилась в огромную сибирскую равнину…

Теперь его застывший взгляд, навеки подернутый ледком, уже от меня не отрывался. Что он различал перед собой? Только очертания? Ауру? Неясные пятна?

– Человек, о котором идет речь, очень сведущ в религии. Сочиняя адресованные нам тексты, он опирается на Апокалипсис или на миф о Всемирном потопе, – объяснил я, чуть подавшись вперед. – Он… он твердо уверен, что конец света придет с насекомыми, и именно насекомых использует в качестве носителей, изливая свою ярость… В его посланиях то и дело возникает понятие бедствия, а найденные нами изображения очень мрачные… Грозовое небо, пещеры, скелеты, и везде – насекомые… На многих картинках можно увидеть женщину… молодую… привязанную к кровати… Длинные светлые волосы, тело будто выточено из слоновой кости, на коже темные крестики – возможно, порезы… И у нее татуировка на лобке в виде морского узла… Каждый… – Я заметил, что увядшие губы Мальборна чуть раздвинулись, хотя лицо из-за стального отсвета глаз было не назвать благостным, и продолжил, отчетливо выговаривая слова: – Каждый раз за ней наблюдает ребенок, смутно различимый…

– …в зеркале. Лицо… расплывчатое, вы… едва его различаете. Кровать деревянная… нет, железная, да, мне кажется, железная, потолок низкий… Такое ощущение, что пространство замкнутое, очень тесное… Я не ошибаюсь, комиссар?

Мальборн говорил очень медленно, с запинками, его слова будто поднимались со дна очень глубокого колодца.

– Нет, все совершенно… верно… – ответил я, не скрывая охватившего меня смятения.

Борозды на лбу старого доктора обозначились резче, длинные костлявые пальцы крепко вцепились в колеса инвалидной коляски.

– Что он такого натворил, чтобы ко мне явилась полиция?