Медсанбат

— Один дурак может задать такой вопрос, — отзывается с нар Олег Кукольник, — что десять умных не ответят.

— А ты лежи там, умник!

Шевченко лежал под нарами среди тюков — на месте, которое ему предложил боец Титов. Работал он где-то в лаборатории, был на броне, но добровольно попросился я армию. Его определили в санитары. Он сразу снискал уважение, помогал Комаревичу. В этом углу было тепло, потому что дверь с этой стороны не открывалась.

— Видите, — сказал Иван Копейкин и кивнул в сторону лейтенанта, — на сон командира потянуло. А девушка ничего. Правда, малышка. Но мне бы как раз. Я к ней подкатывался. Не один котелок гуляша приносил, когда дежурил на кухне. А она нуль внимания. Сказано - рядовой водитель Копейкин. И фамилия такая...

«А может, подняться и приструнить его? — подумал Павел. — Ишь, разболтался».

— Брось паясничать, Иван, — осадил его Титов.

— Аль не видишь? Я видел, как она, словно козочка, скок на платформу за ним. Тут не скроешься. Это не военные лагеря, где кругом лес да кусты.

— Ты видел?

— Видеть не видел, у меня нюх разведчика. А хороша девка! Глаза — озера, зубы — жемчуг. Волосы — пшеница. Эх, на такой бы мне жениться! — и рассмеялся.

— Да у нее глаза-то карие. И волосы совсем не пшеница, — возразил Петр Фирсанов. — Только зубы, ты прав, очень белые.

— Да? Ты смотри, и Петя Фирсанов — не иначе — в нее втюрился!

— У него девушка в селе осталась. Ты же видел — навещать приезжала.

— Так то невеста?! А говорил сестра. Ну и Петя-петушок! То-то ты целыми днями из своей «Сильвы» арии напевал.

— Скажи правду — вы еще что-нибудь сморозите. А она у меня строгая на этот счет.

— Хороша краля...

Шевченко стиснул зубы и повернулся на другой бок. Болтают черт знает что! А сон не приходил.

— А ты поэт? — кто-то спросил шепотом у Копейкина.

«Кто это спросил? — прикидывал Шевченко. — Наверное, Куваев. Кажется, его простуженный голос».

— Нет, я не поэт. Вот мой дружок, на год он моложе меня, настоящий поэт. С четвертого класса стишки сочинял. Про тайгу, про птиц да разных зверюшек. А с шестого класса даже, по моему заказу, о любви стал писать. Когда я перешел в седьмой класс, в нашу школу приехала новая учительница. А у нее дочка, Наташа. Она в наш класс пришла. И все повернула по-другому. Вот скажите, почему одна девчонка может повернуть все по-другому? Не знаете. То-то! Даже я начал к урокам готовиться. Раньше кое-как, а тут прибегу — и сразу за книги. Даже мать удивилась: наконец-то ее сынок за ум взялся. В общем, интересно было с ней, городской: общительная, умная. Сказано, дочь учительницы! А мы что — деревенщина. И паровоза в глаза не видели. Разве только на картинке. Куда она пойдет— за ней хвост. А один мой кореш даже астрономию стал изучать, хотя в седьмом классе ее и не проходили. Наверное, расчет такой: будет Наташу из школы провожать домой, о чем с ней говорить. Конечно, о звездах и мировом космосе. Мы ему даже кличку приклеили — Звездочет.

Летом на уборку хлеба ходили. И, ясное, дело, каждый хотел перед ней показать свой культурный уровень: кто начнет про книги, кто о кинокартинах, а Звездочет, конечно, про космос. Дескать, Венера — богиня любви, даже вроде он изучил научный труд. Врет со страшной силой.

Вечером устраивали танцы прямо на току. Танцев я сторонился. Не умел танцевать и песни петь не умею — слуха нет. А тоже хотелось блеснуть перед ней: рассказывал об охоте с дедом на медведя. И тоже врал. В общем, я к ней то с одной стороны, то с другой. А она ноль внимания.

И тут я услышал, что она стихами увлекается. Я обрадовался — и к корешу. Прихожу, а он за столом сидит, стихи о природе сочиняет. Некоторые его стихи я наизусть знаю: «Жаворонок и тот запел, и в почках оживилась завязь. Косач, токуя, обалдел, к земле крылами прикасаясь».

Я ему говорю:

— Че ты все об этой природе сочиняешь? Ты лучше о любви напиши.

— А как о ней писать?

— А ты давай, — говорю, — как великие поэты — Пушкин или Лермонтов.

— А кому посвящаешь?

— Да, понимаешь, в наш класс пришла Наташа Маджугинская, дочка учительницы. Ты ее видел — высокая, стройная, с длинной косой. Девушка — во! Настоящая краля. Вот о ней и сочини, браток, что-нибудь. В долгу перед тобой не останусь. Хочешь — складной ножик подарю?

И, знаете, сочинил. Мол, люблю Наташу и весь вечер хожу у ее окошка, и все в таком роде. Мне даже сначала стихотворение понравилось.

— А что, неплохо, — сказал я ему. — Ты отнеси ей и скажи, что я написал.

— Сам неси. Или по почте пошли, — возразил он.

А тут его младший брат Петр подвернулся, согласился сразу:

— Один миг и я там!

Ждем мы, переживаем. Я как заинтересованное лицо, а мой друг Гриша как поэт. Не прошло и десяти минут, как Петька мчится обратно. Мы подумали, что ее, наверное, дома нет, или читать не стала. Девушка гордая, от неё всего можно ожидать.

— Застал дома? — еще издали кричу ему.

— Застал.

— Отдал.

— Ага.

— Читала?

— Читала.

— Ну и что?

— Что, что... Прочитала, посмеялась и сказала: «Передай, чтоб больше дураки не писали».

— Так и сказала? Без вранья?

— Вот крест, правда.