Медсанбат

Выстрелами, видно, перебило ветки, на которых висел парашют, и летчик упал. Лес после боев и вырубок изрядно поредел, и парашютист не мог уйти незамеченным и скрыться. Да куда уйдешь, снег по колено. Это, наверное, понял и сам немец. Шевченко и водитель приближались. Летчик барахтался в стропах парашюта, стараясь освободиться от них. Потом медленно поднял руки вверх. Шевченко быстро приблизился и обезоружил его.

— Иди! — сказал лейтенант, указывая на свои следы! Он снял шапку-ушанку, вытер носовым платком влажный лоб. — Ну, давай-давай!

— Товарищ лейтенант, я парашют в один миг соберу. Пригодится.

— Ну, беги, только быстро.

Разговор у полуторки как-то неожиданно оборвался, как только подвели немецкого летчика. Раненые стали залезать в кузов.

— Трикоз, садитесь в кабину, я в кузове поеду. Потеснитесь немножко, недалеко уже, каких-нибудь полтора километра осталось.

— Вы что же, не доверяете нам этого фашиста? — спросил боец с перевязанной головой. — Боитесь, что самосуд устроим?

— Шнель, шнель! — показал Шевченко в угол кузова. Немец, скрючившись, сел на указанное место. Он затравленно смотрел на раненых.

Машина тронулась.

— Да что ему теперь, работать будет как пленный. Это они над нашими издеваются.

— Нет, этого судить надо! Его преступление налицо, медсанбат бомбил...

Остановились у полуразрушенного дома. На буксире вытаскивали полуторку.

— Что? — спросил Шевченко.

— Обколками пробит радиатор, — ответил Куваев, — Меняли сцепление, а тут бомбежка.

«Опять радиатор!»

— Никто не пострадал?

— Наши все живы, а вот девушку пулеметной очередью прошил. В операционной она.

— Вы тут за немцем присмотрите, — распорядился Шевченко и направился в дом, где разместилась операционная.

В предоперационной на носилках в гражданской одежде лежала девушка. «Из местных кто-то пострадал».

Шевченко подошел ближе. Очень уж знакомое лицо. Темное кровавое пятно расплывалось с левой стороны груди. Светлые волосы рассыпались. Рядом понуро стояли Комаревич, Лебедь, санитары.

«Да это же Ольга из Андреевки!»

Лейтенант как подкошенный упал на колени. Лицо Ольги было спокойно. Только румянец угасал. Полная белая рука свисала к полу. Павел припал губами к этой руке. Кто-то из девушек заплакал.

Вдруг Ольга медленно открыла глаза, остановила на Павле взгляд, как бы что-то вспоминая.

Павел молчал... Ну зачем он ей писал? Кто ж мог подумать?!

— Оля... — прошептал Шевченко.

У Павла стиснуло грудь, он не находил слов, горячий комок подкатил к горлу, и он обратился к Горяинову:

— Николай Александрович! Что же вы стоите? Спасите ее!

Горяинов развел руками, мол, медицина бессильна, повернулся и, опустив голову, пошел к двери. Шевченко бросился за ним. В голове билось: «Зачем, зачем я ее вызвал? Ему казалось, что только он виноват в ее смерти. Только он и никто больше! Он погубил Ольгу.

Вдруг в окружении раненых и водителей Павел увидел немецкого лейтенанта. Он стоял, побледневший, и смотрел куда-то в сторону. Лейтенант, не помня себя, бросился к нему, схватил за горло. И тут же услышал:

— Лейтенант, это же пленный!

Шевченко оглянулся. Возле него стоял Борис Николаевич Уралов.

— Пленный! Пленный! Это фашист! Его пристрелить мало! — бросил с негодованием Павел и пошел прочь. Если бы не Уралов, кто знает, чем бы все это кончилось.

Тут он услышал голос Комаревича. Тот обращался к Уралову:

— Может, вместе, в одной могиле их похороним? «Значит, умер и ее муж — артиллерийский командир».

Это заставило Павла остановиться.

«Нет, нет! — подумал Шевченко. — Надо немедленно сообщить матери. Она похоронит дочь в Андреевке».

— Выходит, у нашего лейтенанта мало выдержки, — услышал Шевченко осуждающий голос Ивана Копейкина. — А тогда на меня накричал...

«Ишь ты, осуждает! Эх, Копейкин, Копейкин! Знал бы ты, что творится у меня на душе. А впрочем, он прав: но выдержали нервы... Все-таки нельзя так распускать себя. Я воин, командир. Надо сжать кулаки, стиснуть зубы», — уже осуждал свой поступок Павел.

24

Полуторка остановилась у дома, где размещался приемно-сортировочный взвод, и Шевченко, не заходя к себе, побежал в терапию:

— А Алена где? — спросил он, остановившись на пороге.

— Уехала в штаб дивизии, — заранее делая сочувственное лицо, сказала Снегирева. — Совсем уехала ваша Аленка.

— Шутите, Алла Корнеевна!

Снегирева на секунду скосила на него глаза, потом уверенно произнесла:

— На полном серьезе.

— А она письма или записки не оставила?

Алла Корнеевна пожала плечами.

«Травинский все-таки добился своего, — думал Шевченко. — Надо Уралова найти. Он должен быть в курсе».

Едва Шевченко зашел к Уралову, как сюда следом вбежал Горяинов, он только что вернулся из операционной.

— Сколько людей теряем! — возмущался он. — Нам же до Берлина надо идти. Ну, самолетов, танков, душек наделаем. А людей! Людей где возьмем?! Надо же что-то предпринимать!

Его мрачные мысли были прерваны коротким замечанием Уралова:

— Об этом тоже думают. Не хуже нас с тобой.

— Думают, думают... —поморщился Горяинов. — Я сегодня восемнадцать прооперировал, половина из них в бой уже не пойдет.

— Но война же сейчас! Наступаем ведь!