Медсанбат

— А что с ними будет? — спросил повозочный.

Шевченко пожал плечами.

— Что будет? — переспросил старшина. — На передовой отправили бы в тыл, а там — в лагерь военнопленных. А в окружении... Посмотрят по обстоятельствам...

Шевченко был вызван в штаб оперативной группы к помощнику начальника штаба дивизии. Он поздравил Шевченко с присвоением звания старшего лейтенанта и сообщил, что за организацию боя с фашистами он представлен к ордену Красной Звезды. И тут же мимоходом сказал, что с автомашинами придется расстаться, взорвать, ибо горючего нет, и по дорогам они не пройдут: какие сейчас дороги.

— Может, мне стрелковое подразделение принять? — спросил Шевченко. — Я ведь, прежде чем автомобилистом стать, около года в пехотном училище учился.

— Знаю. Такой вариант был, по начсандив ни в какую. Кстати, вы к нему зайдите.

У начсандива Павел узнал, что Аленка не в разведке, а в санроте второго полка. Все-таки Травинский избавился от нее. Травинский есть Травинский, а Павел-то думал, что хоть в окружении человек, изменился, стал лучше.

Из разговоров в штабе Шевченко узнал; что немцы окружили три советские дивизии.

В первые дни еще можно было прорвать кольцо и выйти из окружения. Наверное, командование не придавало большого значения окружению, рассчитывая, что, бросив туда несколько батальонов, положение можно быстро восстановить. Да и соседи помогут. И задача, несмотря на то, что немцы замкнули кольцо, оставалась: используя все транспортные средства, форсированным маршем двигаться в общем направлении на Ржев. Уже будучи в «мешке», дивизиям армии удалось с ходу вклиниться в оборону противника и овладеть рядом важных опорных пунктов, открывших дорогу на Ржев. Потеря этого города означала бы для врага катастрофу на этом направлении. Поэтому он подтянул сюда танки и артиллерию, создал систему пулеметных и минометных гнезд. Все дороги минировались, перекрывались заграждениями, завалами. Темп наступления наших частей заметно снизился. А спустя неделю стадо ясно, что не удастся удержать и занятые позиции. Вопрос взятия города нашими частями сам собой отпал. Горючее и боеприпасы были на исходе...

У разбитого хутора Шевченко, поблагодарив старшину и повозочного, сказал:

— Мне сюда, — и указал на опушку, леса.

— В медсанбат командир путь держит, — сказал казах.

— Много ты знаешь.

— Я вчера туда раненых отвозил.

— А может, у него там зазноба или жена служит.

— В такое время только жену навещать.

— Оно, знаешь, дело такое сердечное...

Лес с поваленными могучими дубами и соснами, с ямами из-под вывороченных пней, возле которых чернела земля, словно застыл. Только подлесок, казалось, прислушивался, не летят ли снова немецкие самолеты. Тишину нарушило звонкое позвякивание пил, глухое тюканье топоров. Время от времени то в одном, то в другом месте с шумом падали деревья.

Немцы бомбили в основном хутор, но то ли не рассчитали, то ли все-таки догадывались, что в лесу есть части, наугад бросали мелкие, как гранаты, бомбы.

В руках у Комаревича пила. Он идет с Милей Абрамовной. Выбрав сосну с бронзовым ровным стволом, старшина поучает:

— Значит, не спешите, не кривите, держите ручку прямо... Да вы и сосны пилить не можете? Сосна, значит, не дуб, мягкая...

Миля Абрамовна старается, однако тянет пилу неумело, рывками. Пила гнется в дугу. Легко сказать «не криви». Она вроде ведет ровно, а пила идет туго — значит, опять кривит. Чем глубже вгрызается в дерево пила, тем труднее пилить.

— А где же химики? — спросил Шевченко у Комаревича.

— Забрали полевой аэродром строить, — ответил старшина. — Только шесть человек осталось. Да и тех, значит, не сегодня-завтра заберут.

— Дайте мне пилу, Миля Абрамовна, — не выдержи Павел.

— А вы разве умеете пилить? — усмехнулась бледными губами аптекарь.

— Приходилось. Мне доводилось и косить, и пасти лошадей. Вам не приходилось просыпаться свежим утром у потухшего костра?

— Нет, ведь я родилась в городе.

— А приятно слушать, как разговаривает на зорьке лес, так тихо, словно шепчется с кем-то. Да что лес, даже трава и мох по-своему разговаривают. А вы прислушайтесь к нему сейчас. Он стонет.

— Правда, стонет.

Шевченко стал на правое колено, взялся за ручку. Шла тонко взвизгнула и пошла ровно, на полный размах руки. В ушах будто застыл от мороза один и тот же звук: вжик, вжик, вжик... Сыплются опилки, и в ноздри бьет запалом смолы и коры.

Вздрогнула, закачалась красивая сосна, начала медленно валиться и с нарастающим шумом грохнула на землю.

— Да вас же, Павел Остапович, следует поздравить с присвоением очередного звания! — обрадовалась Миля Абрамовна.

— Значит, старший лейтенант! По такому случаю надо бы по кружечке. Как думаете, Миля Абрамовна?

—У Мили Абрамовны теперь пусто.

— Поздравляю! — подала руку Миля Абрамовна.

— Значит, и я поздравляю. Выйдем из колечка, придется, значит, обмыть все, как полагается!

— Согласен.

— Значит, Миля Абрамовна, ловлю старшего лейтенанта на слове, будете свидетелем. Три кубика, три пол-литра.

Они сели на ствол поваленной сосны рядышком. Старшина Комаревич, Миля Абрамовна, Павел Шевченко.