Медвежий угол

Амат кивнул. Судья произвел вбрасывание, на этот раз Беньи не удалось выбить шайбу из зоны, но Амат все равно на полной скорости ринулся к воротам противника и остановился только возле противоположного борта. На трибунах раздался неодобрительный гул, прокатился презрительный смешок: «Ты что, заблудился? Шайба в другой стороне!» Но Амат смотрел только на Давида. Вратарь противника первым был у шайбы, последовало новое вбрасывание. Давид начертил в воздухе полукруг: «Еще разок».

Когда Амат в третий раз ринулся через всю площадку, шайба значения не имела, но кое-кто оценил его скорость и понял задумку. Тренер противника выхватил стопку бумаг из рук ассистента и проревел:

– Какого хрена?! Восемьдесят первый – это вообще кто?

Амат успел поднять взгляд на трибуну: Мая стояла на лестнице, ведущей из кафетерия, она его видела. Он ждал этого момента с тех пор, как пришел в первый класс, и вот он наступил. От этого Амат совершенно забылся и услышал, что Бубу его зовет, только когда подъехал к скамье запасных.

– АМАТ!

Бубу повис на борте и схватил его за футболку:

– Сделай вид, что едешь в центр, а потом вырвись на край!

Они встретились глазами на долю секунды, и этого было достаточно, чтобы Амат увидел, как много отдал бы Бубу за то, чтобы сейчас оказаться на льду. Амат кивнул, и они хлопнули друг друга по шлемам. Мая так и стояла на лестнице. На следующем вбрасывании Кевин и Беньи покатались около круга, затем остановились, наклонившись к Амату.

– Ну что, цыпленок, лапки устали? – ухмыльнулся Кевин.

– Дай пас, и увидишь, – ответил Амат, и глаза у него налились кровью.

На этот раз Кевин не упустил бы шайбу, даже если бы руки у него за спиной были связаны, а к виску приставлен пистолет. Беньи принял шайбу и погнал вдоль борта – завтра утром он не сможет подняться с кровати, но в тот момент он не чувствовал ничего, он уложил двух противников одной левой. Амат сделал обманный маневр, перехватил шайбу и просвистел мимо защитника так быстро, что даже двое игроков, которые пасли Кевина, оставили номер девять и погнались за восемьдесят первым. А бьорнстадцам только это и было нужно. Кто-то огрел Амата клюшкой по предплечью, боль была такая, будто ему отрубили запястье, но он успел уйти в угол и проехать за воротами. На все про все у него остался один вздох: он поднял глаза, увидел, что Кевин прижал клюшку ко льду и сделал бросок в тот момент, когда его повалили на лед. У Кевина появился зазор в два сантиметра – ему хватило бы и одного.

Когда над воротами зажегся красный фонарь, люди на трибунах попадали друг на друга. Спонсоры опрокидывали кофейные чашки, когда тянулись друг к другу с криком: «Дай пять!» Две девочки на радостях перевернули весь кафетерий, а один пожилой тренер, который никогда не улыбался, сидел в верхнем ряду на трибуне, заливаясь смехом. Фатима с Мирой в обнимку свалились на пол, не то плача, не то хохоча от восторга.

Ликующие вопли пробили стену ледового дворца и донеслись до Рамоны, которая стояла на улице неподалеку. «Я люблю тебя», – прошептала она, обращаясь к Хольгеру. Затем повернулась и с улыбкой внутри одиноко поплелась домой. В этот момент хоккей и люди остались тет-а-тет, город со своей верой остался наедине с миром, который долгие годы принуждал его сдаться. Во всем Бьорнстаде не было больше ни единого атеиста.

Кевин развернулся и поехал к скамье запасных, отмахиваясь от товарищей, пытавшихся его обнять. Он перемахнул через борт и бросился в объятия к Давиду.

– Ради тебя! – шепнул Кевин, и Давид обнял его крепко, будто родного сына.

В двадцати метрах от них Амат с трудом поднялся со льда. С тем же успехом он мог находиться в другом конце площадки, все равно никто не обращал на него внимания. Через секунду после паса защитник противника огрел его клюшкой и локтем одновременно, навалившись всем своим весом, и Амат ударился головой об лед так, будто его толкнули в пустой бассейн, он даже гола не видел. Когда ему наконец удалось встать на колени, все игроки до единого устремились за Кевином к скамье запасных, весь ледовый дворец, в том числе Мая, смотрел только на Кевина.

А номер восемьдесят первый, номер, выбранный Аматом потому, что в тот год родилась его мама, так и стоял в углу площадки, глядя на табло с результатами. Это был его лучший и худший момент на этой арене. Он поправил шлем и пару раз оттолкнулся полозьями ото льда, направляясь к скамье, но в этот момент кто-то объехал его сзади и дважды хлопнул по шлему.

– Девчонка заметит тебя, когда мы выиграем финал, – улыбнулся Беньи.

Амат собрался ответить, но Беньи уже и след простыл: он стоял у центральной линии, готовый к новому вбрасыванию. Лит занес ногу над бортом, но Давид остановил его, приказав Амату оставаться на льду. Кевин подъехал к кругу вбрасывания, и они коротко кивнули друг другу – номер девять и номер восемьдесят один. Амат стал одним из них. Наплевать, видят это зрители на трибунах или нет.