Мегамир

Вечером Овсяненко сообщил, что не заболели только испытатели, Морозов и сам он, Овсяненко. Естественно, также Чернов и Цветкова, что сидели в лагере.

– Мое мясо старое, – ответил Морозов с мрачным удовлетворением. – Что за болячка привязалась?

– Возбудитель пока не найден, – ответил Овсяненко осторожно. – Но я его найду. Это всего лишь вопрос времени.

Морозов смолчал. Временем он пока не распоряжался.

К вечеру с жалобами на озноб явилась Цветкова. Морозов заскрежетал зубами: болезнь сперва поразила тех, кто ходил к озеру, а теперь перекинулась и на остальных, которые не покидали лагеря!

– Остались мы четверо, – подтвердил Овсяненко. – Чернов терпит, не сознается, но все признаки болезни налицо.

– Меня тоже вычеркни, – с усилием признался Морозов. – Началось, чувствую. Если так пойдет дальше, «Таргитай» придется вести ксерксам.

– Без дипломов не допустим. Аверьян Аверьянович, заболевших надо в анабиоз. Хоть на несколько часов отсрочим. Каждая минута на вес… жизни!

– Что-нибудь проясняется?

– В ночной анабиоз впадают Енисеев с десантниками. Я тоже здесь замирал, проверял на себе…

– Понятно, – сказал Морозов быстро. Он чуть ожил. – Именно вы четверо держитесь на ногах! Правда, Енисеев тоже сдал, но он здоровьем не блещет, к тому же мог получить самую большую дозу…

– Чего?

– Это я у тебя должен спросить. Ладно, всех в ночной анабиоз. Кроме меня, понятно.

– Аверьян Аверьянович!

– Не спорь. Я в командовании этим Ноевым ковчегом. К тому же капитан уходит последним.

На следующее утро, это был уже второй день с начала эпидемии, Овсяненко неожиданно ушел за лекарственными травами. Морозов изумился: неужто отчаялся в науке, пошел искать дедовские способы, опустился до знахарства, но промолчал.

С Овсяненко отправился для охраны Дмитрий с Бусей на плече и ксерксом на фланге. Медик вернулся только к вечеру. Дмитрий отводил глаза и держался в сторонке, Буся спал, а сам Овсяненко едва волочил ноги, иссох, глаза запали.

– Прошелся по вашим следам до озера, – сообщил он Морозову. – Для верности полежал на камнях.

Дмитрий, поймав испепеляющий взгляд начальника экспедиции, развел руками: мое дело телячье: наелся – и в хлев. Охрана не обсуждает действия охраняемого, если он не в полосатой одежде.

– Ты ж единственный медик, – сказал Морозов в ярости. – Дезертирство! На фронте за это к стенке!

Овсяненко ответил, едва держась на ногах:

– Я в тупике… За что ни берусь, все не то. А время бежит! Мне стыдно быть здоровым. Какой я врач, если спасаю только себя?

– Дурень, это чистая случайность!

– Лучше бы ее не стало. Врач должен быть с больными. На себе скорее пойму, что нас терзает…

Ночью в анабиоз он не лег, а с утра уже торчал на солнце. За два дня догнал Забелина, который заболел первым. Но Забелин спал в холодной расщелине, болезнь останавливалась хотя бы на ночь, а Овсяненко днем и ночью готовил растворы, экспериментировал. Суставы распухли, а когда все спали, он тихонько стонал, скрежетал зубами.

– Не могу видеть, как мучается, – не выдержал Енисеев. – В анабиоз хотя бы на ночь.

– Или пристрелить, – посочувствовал Дмитрий.

Он кривил рожу, горбился, старался стать меньше ростом, сутулился. Ему явно было стыдно быть здоровым, когда эти ученые, и без того дохляки, вовсе охляли, как под дождем лопухи.

Саша исхудала, бегала за Овсяненко, разрывалась от жажды помочь, спасти, пожертвовать собой, но спасти это первое человечество Малого Мира.

– Разве что пристрелить, – вздохнул Морозов. – Нет, в анабиоз не стоит. Сейчас тело мучается, а душа горда… Чист не только перед нами… что мы ему!.. перед собой чист.

Енисеев смолчал. Он понимал терзания Овсяненко, сам из той же касты недобитой интеллигенции, но откуда знает такое Морозов?

Почерневший, терзаемый адским огнем, с безобразно вздутыми суставами, Овсяненко мучительно медленно двигался по территории походной экспресс-лаборатории, искал противоядие, сыворотку. Енисеев пробовал помогать, но только ввязался в бесцельный спор, когда Овсяненко хотел искать в их крови неведомых вирусов или даже клещей, наподобие акаридных, поражающих трахеи пчел.

На седьмые сутки Овсяненко лежал пластом. Енисееву прошептал, почти не открывая глаз:

– Евмолний Владимирович, другого шанса не будет… Возьмем же за основу, что существует крохотный вид клещей, еще неизвестных науке…

– Половина еще неизвестна, – ответил Енисеев. – Говорите, говорите! Я слушаю.

– Предположим, клещ внедрился, развивается… Ночной холод тормозит, потому мы не ощутили сразу…

– Эти клещи должны быть меньше фильтрующегося вируса!

– Я ж говорю, предположим… – Он шептал так тихо, что Енисеев наклонился, стараясь не пропустить ни слова. – Я приготовил состав… Как только кончится фильтрация, напоите меня и остальных… Если не сработает, уже не…