Меган и Гарри: подлинная история

Мировая пресса - ручная по сравнению с британской. Это одинаково верно для американской и канадской прессы, для европейской, ближневосточной, азиатской или же прессы Индийского субконтинента. Единственные СМИ, которые сохраняют слабые отголоски британских, - это австралийские, но даже здесь все звучит очень приглушенно по сравнению с Флит-стрит. Во многом это связано с тем, что в Британии существует традиция здорового иконоборчества, восходящая к восемнадцатому веку³¹³². В то время европейские монархии были одновременно безмятежными и самодержавными, их пресса жестко контролировалась, а общественное мнение формировалось короной. Британский же монарх был узурпатором, приглашенным парламентом занять трон, пока настоящий король томился в изгнании. Такая ситуация неизбежно вела к нестабильности и возможности смены режима, вызывая раскол в обществе, порождая инакомыслие и давая голос тем, у кого раньше его не было. В итоге родилась самая свободная пресса в мире. Никто не станет недосягаемым для журналистов, будь то король, принц, аристократ, правительство, чиновник, общественный деятель или даже частное лицо, привлекшее внимание газет.

К 1714 году был сформирован первый клуб сатириков. В состав Клуба Мартина Писаки вошли два самых влиятельных автора того времени - Александр Поуп и Джонатан Свифт. Они проложили путь для Уильяма Хогарта, социального критика, художника-сатирика и политического карикатуриста конца века, чьи самые известные серии гравюр - «Карьера мота» и «Карьера проститутки».

К концу столетия такие сатирики, как Джеймс Гилрэй, были столь известными общественными комментаторами, что могли безнаказанно высмеивать все публичные фигуры, включая короля Георга III и его семью, особенно наследника, будущего Георга IV. К чести принца-регента, у него было достаточно чувства юмора, чтобы поместить в рамки несколько карикатур, высмеивающих его, причем его отец, известный как Фермер Джордж, также любил пошутить.

Именно против этой несокрушимой сатиры и были направлены появившиеся в двадцатом веке британские таблоиды (называемые так, потому что они были популярной прессой, несмотря на то что некоторые из них были крупнофор-матными³³). Дед моей невестки, лорд Бивербрук, и его конкуренты, лорды Нортклифф и Ротермир, были титанами популярной прессы. Благодаря их усилиям сатирическая традиция была преобразована в нечто столь же общедоступное и беззаботное, но более приемлемое для широкой читающей публики. Вскоре к ним присоединились другие газетные магнаты, такие как Сесил Хармсворт Кинг, племянник по материнской линии как Нортклиффа, так и Ротермира, и сэр Уильям Эмсли Карр, который издавал The News of the World в течение пятидесяти лет. По их мнению, никакая история не должна быть написана в точности так, как рассказал интервьюируемый. Роль журналиста заключалась не в том, чтобы некритически пересказывать то, что сказал или сделал источник, а изображать его без уважения и достаточно сенсационно. Это оживляет повествование и сбивает спесь с главного персонажа. Общественные деятели, как правило, всегда относятся к себе более серьезно, чем другие готовы к ним относиться, поэтому некоторая непочтительность была приемлемой. Даже когда это были лестные публикации, им удавалось вставить ровно столько шпилек, сколько нужно, чтобы показать, что никто и ничто несовершенны, и их смыслом было сбалансировать положительное с отрицательным. Их месседж заключался в следующем: мы нелицеприятны. Так оно и остается по сию пору.

Более престижные газеты, такие, как правые The Times и The Telegraph или левая The Guardian и родственная ей газета The Observer (старейшая воскресная газета в мире), не были ниспровергателями основ. Они не стремились втоптать в грязь всех или все так, как это делали их популистские конкуренты. Если очернение не входило в планы, они не прибегали к нему, как это делала популярная пресса. Такая ситуация сохранилась даже после появления Руперта Мёрдо-ка³⁴ в Англии в последние два десятилетия двадцатого века. Хотя он изменил тон и содержание самой августейшей газеты страны, сделав содержание The Times похожим на то, что вы могли читать в газетах среднего уровня, таких, как The Mail и The Express, одно принципиальное отличие осталось. The Times по-прежнему не относилась к числу борцов с традициями и авторитетами. Она оставалась такой же, как и другие элитные издания, которым не был свойствен ехидный тон таблоидов. В 1977 году, когда я была личным секретарем ливийского посла, всегда размещала свои тексты в авторитетных газетах, потому что можно было надеяться, что они не исказят и не переврут рассказанное вами. В этом они походили на североамериканскую прессу, к которой Меган так привыкла.

Ее неспособность уловить эти важные различия вывела Меган на скользкий путь. Если бы она попыталась понять, с чем имеет дело и почему все работает именно так, то у нее был бы шанс. Но по своему неведению она утратила способность справляться с ситуацией.