Мэгги Блу и Тёмный мир

Мэгги трясло. Эмоции и боль нахлынули на неё и вырвались наружу без предупреждения. Но голос Дот по-прежнему звучал в трубке, теперь невыразительный и бесцветный.

– Я не знаю, почему мои братья напали на тебя. Я не знаю, что ты пережила. Я знаю только одно: Великая О выбрала тебя, Мэгги, и ты ничего не можешь с этим поделать. В тебе есть то, что ей нужно, и она это возьмёт. Ты не сумеешь избежать своей судьбы.

– Да? Посмотрим! – заорала Мэгги и швырнула трубку.

Она вся дрожала, и когда телефон зазвонил снова – схватила провод и выдернула его из гнезда.

Вернувшись домой поздним вечером, Эсме обнаружила Мэгги, скорчившуюся на полу. Она сидела в темноте, прижав колени к груди и дрожа – и не сказала ни слова. А на следующий день, к удивлению Эсме, Мэгги отказалась идти в гости к Дот. Однако Эсме не приставала к ней и не спрашивала о причинах. Не спросила она и о своём любимом кольце, хотя так и не получила его назад. Глядя на племянницу – до сих пор бледную и измученную, – Эсме видела в её огромных глазах глубокую тёмную печаль.

Почти каждую ночь она слышала, как Мэгги кричит во сне. Тогда Эсме вставала и подходила, желая убедиться, что с ней всё в порядке. И даже когда Мэгги рыдала, не очнувшись от своего кошмара, Эсме не будила её, опасаясь, что станет хуже. Она просто сидела рядом с Мэгги, держала её за руку и ждала, пока сон не закончится и девочка не успокоится, забывшись в мирной дремоте. Только после этого Эсме возвращалась в постель.

Однажды мрачным зимним днём, незадолго до Рождества, они сидели за поздним завтраком, когда зазвонил телефон. Эсме встала, чтобы ответить, и, послушав несколько мгновений, сказала:

– Конечно. Подожди минутку, я её позову.

Затем она прикрыла трубку старого чёрного телефона и мягко сказала:

– Это твоя мама. Думаю, тебе следует поговорить с ней.

Мэгги отодвинула стул, медленно подошла и взяла трубку. Она боялась, что вот-вот расплачется, но через мгновение ей удалось заговорить нормальным голосом:

– Привет, мам. Как ты?

– О, ты сама знаешь. Не очень-то хорошо.

Последовала долгая пауза, во время которой ни одна из них не хотела продолжать разговор. Мэгги чувствовала, что тётя Эсме неподвижно стоит у неё за спиной, прислушиваясь.

– Прости, что я исчезла, мам.

Синтия ответила своим прежним голосом – нормальным голосом:

– Всё в порядке, милая. Я часто жалею, что тоже не могу исчезнуть, хотя бы ненадолго. Но с тобой всё хорошо? Я имею в виду: и с головой тоже? Ничего плохого не случилось?

– Нет, мам. Ничего плохого не случилось. Я в порядке.

– Хорошо.

– Мам… Я правда из Норфолка?

К её удивлению, мама рассмеялась.

– Да, Мэгги. Ты родилась в Норфолке. – Она помедлила. – Но есть вещи, которых ты не знаешь. Однажды, когда мне станет получше, я тебе расскажу. Обещаю.

На данный момент этого было достаточно. Снова воцарилась тишина, и Мэгги собрала всё своё мужество. Зная, что получит гневную отповедь, она всё-таки решила попробовать.

– Мам, я просто хотела сказать… Не спрашивай меня, откуда я это знаю, но я думаю… Мне кажется, я немного понимаю, почему… Почему ты не можешь встать с постели, или отвезти меня в школу, или сходить в магазин, или приготовить еду. И почему ты весь день сидишь и слушаешь радио. Я не говорю, что знаю, как это плохо, – потому что не знаю, но теперь, мне кажется, я понимаю тебя. И… и это чувство… Я думаю, что оно пройдёт. Тебе станет лучше.

Мэгги замолчала, затаив дыхание, ожидая резкого саркастического ответа, но его не последовало. На линии была только тишина. Они просто сидели у своих аппаратов, вместе, деля общее пространство, которое телефон создаёт между людьми, и это длилось целую вечность.

Наконец мама заговорила – по-прежнему спокойным мягким голосом:

– Спасибо, Мэгги. Я ценю это.

Она тут же повесила трубку, но теперь Мэгги не испытывала желания пробить дыру в стене или расколотить стакан. Она немного послушала гудок, а потом тоже положила трубку.

Мэгги не переставала думать о Хоги. Никто не знал, что случилось с его телом после того, как кот свалился на холодный пол торгового центра рядом, истекая кровью из распоротого живота.

Мэгги винила Дот, но на самом деле понимала, что во всём виновата она сама. Это давило на неё тяжким грузом, порой сдавливая грудь, так что Мэгги не могла дышать.

Эсме попыталась ободрить её, попросив развесить рождественские украшения для ежегодной вечеринки. К сожалению, унылые украшения тёти едва ли могли создать праздничное настроение. Среди них была какая-то грустная облысевшая мишура, несколько самодельных картонных ёлок двадцатилетней давности, обшарпанные бумажные звёздочки и потрескавшиеся безделушки.

Эти украшения в сочетании с крохотной искусственной ёлочкой, которую Эсме водрузила на пианино рядом с чучелом совы, производили удручающее впечатление. Однако Эсме получила очень много открыток, они с Мэгги развесили их по всей гостиной. У тёти было много друзей – гораздо больше, чем у родителей Мэгги.

«Потому что Эсме – хороший человек», – подумала она. Эсме помогала людям и не спешила их осуждать.