Мейсенский узник

Он одолжил денег и нанял дрезденского адвоката Фольгардта с тем, чтобы тот отправился в Варшаву и подал прошение королю. Бёттгер представить себе не мог, что столь дорогостоящая затея останется без внимания, однако разгульный монарх был занят другими заботами и не находил времени на то, чтобы принять посланца. Безуспешно прождав аудиенции почти два года, Фольгардт вернулся в Дрезден ни с чем.

Тем временем к Бёттгеру приступили заимодавцы с требованием вернуть долги. Он вынужден был заложить свою роскошную мебель и занять денег под еще более высокий процент, полагая, что это лишь временная мера и вот-вот поступят средства от Августа. Скоро ему нечего стало закладывать и не к кому обратиться за кредитом. Заимодавцы подали в суд. Бёттгера объявили несостоятельным и с позором отправили в долговую тюрьму.

Весть, что управляющий угодил в долговую яму за кредиты, которые взял для спасения королевского завода, постепенно достигла двора, а затем и самого монарха. Август в гневе потребовал освободить Бёттгера и пообещал лично расплатиться по его долгам. Бёттгера выпустили, однако щедрое заявление Августа мало что изменило. Вопреки своим обещаниям, король так и не погасил основных обязательств. Доктор Бартоломей годами не получал жалованья; время от времени с ним «расплачивались» вазами, чашками и чайницами. Наиболее удачливые инвесторы иногда получали дивиденды партией фарфора, но в целом это был вопрос везенья. Долги Бёттгера так до конца и не покрыли. С бедственным положением завода Август разобрался обычным своим способом: назначил очередную комиссию.

Телесное и душевное состояние Бёттгера все больше сказывалось на его способности управлять фабрикой. Даже его новый родственник, смотритель мануфактуры Штейнбрюк, пожаловался комиссии, что ненадежность управляющего вредит делу. Бёттгер, видимо, понял, что упреки не лишены оснований, а может, у него просто не оставалось сил бороться с давним другом. Так или иначе, вместо того чтобы, как в 1711-м, дать страстный отпор критикам, он покаянно признал, что многие беды фабрики стали следствием постигшей его болезни.

На этой ноте он неофициально сложил с себя обязанности управляющего. Штейнбрюку пришлось оставить место смотрителя Мейсенского завода, переехать в Дрезден и заняться общим руководством. Сам же Бёттгер заперся в лаборатории и сосредоточил все силы на опытах с пигментами и получении золота из свинца.

Жорж Бюффон сказал, что гений — это терпение. Гениальное упорство, породившее первые открытия Бёттгера, начало ему изменять. Поиски философского камня и рецепта синей подглазурной росписи продвигались медленно, и (во втором случае, вероятно, из-за болезни) безуспешно.

Вдохновение, впрочем, не совсем его покинуло, и кое-каких успехов с эмалями Бёттгер всё-таки добился. Между приступами болезни он сумел получить золотую муфельную краску, куда более прочную и блестящую, чем та, что использовалась для керамики и наносилась холодным способом на уже обожженное изделие, такую же серебряную и очень насыщенный розово-фиолетовый люстр[11] для монохромной росписи внутренней поверхности чашек и пиал. Кроме того, Бёттгер создал две-три новых эмали, в том числе темно-зеленую и темно-красную, но они по-прежнему не дотягивали до той сияющей чистоты тона, которая бы его устроила.

Были и другие успехи. Бёттгер взялся за стекловарение и усовершенствовал рецепт рубинового стекла, изобретенного Кункелем в семнадцатом веке и тоже почитавшегося большой редкостью. Рубиновый цвет возникает за счет добавления к исходной смеси золотого порошка и проявляется только под воздействием высоких температур. Вполне возможно, что изящные вазы рубинового стекла из собрания Августа — побочный продукт опытов по производству эмалей.

Однако секрет синей подглазурной росписи, которую требовал король, Бёттгеру по-прежнему не давался. Нетерпение Августа в значительной мере подогревалось тем, что недавно он пополнил свою коллекцию восточного фарфора новыми бесценными образцами.

В прусском дворце Шарлоттенбург Августа пленила обширная коллекция фарфора, собранная Фридрихом I. Однако Фридрих I в 1713 году умер. Его наследник, Фридрих Вильгельм I, презирал роскошь и любил только муштру: при нем прусская армия увеличилась вдвое и достигла численности в восемьдесят три тысячи человек. Август, видя, что Фридриху Вильгельму солдаты куда милее фарфора, отравил к нему своего агента с предложением о покупке коллекции. После долгого торга сделка была заключена: Август получил вазы и еще более ста фарфоровых предметов, Фридрих Вильгельм — деньги и шестьсот драгун из саксонских конных полков. Мнения самих солдат никто не спросил — они мало чем отличались от крепостных.